В конце концов граф-герцог уступил в одном пункте, г-н де Рамбуйе — в другом, и, если его и не стали именовать «ваше превосходительство», то, по крайней мере, к нему стали обращаться на «вы». Он обладал поразительным даром вводить графа-герцога в гнев и заставлять его выкладывать все, что у него было на уме, в то время как сам он, хотя и раздражаясь в душе, внешне оставался совершенно спокойным, если не считать легкой нервической дрожи рук, которую замечали лишь его друзья.
Поскольку он отличался чрезвычайной близорукостью, а кошелек у него был не слишком тугой, то испанцы говорили о нем:
— У господина посла дела с пистолями обстоят так же худо, как и с глазами.
Впрочем, судя по его портрету, составленному Таллеманом де Рео, маркиз де Рамбуйе был, по-видимому, превосходным дипломатом.
«Если он что-то вбивал себе в голову, — говорит хронист, — то лишь один Господь Бог мог выбить это оттуда; он был необычайно умен, но порицал правительство и пребывал в убеждении, что государство никогда не будет благополучным, если оно не управляется. Он был одним из самых больших спорщиков, когда-либо существовавших на свете, и в этом отношении нашел себе пару в лице своего зятя Монтозье».
Господин де Рамбуйе умер в возрасте семидесяти пяти лет, поболев перед этим совсем недолго; г-на де Монтозье и его жену письменно предупредили об опасности, в которой находится их отец; в ответ супруги заявили, что, хотя и им полагается завещательный дар, они при жизни матери совершенно ни на что из наследства не притязают.
Маркиз оставил свое имущественное состояние в крайне плачевном состоянии, но правильное управление доходами, предпринятое его вдовой, мало-помалу восстановило положение; затем г-н де Монтозье и его жена, не опасаясь более никаких домашних споров, переселились во дворец Рамбуйе, чего они ни за что на свете не сделали бы при жизни маркиза.
Перейдем теперь к маркизе.
Катрин де Вивонн, маркиза де Рамбуйе, была дочь Жана де Вивонна, маркиза де Пизани, и Джулии Савелли из старинного римского рода Савелли; она родилась в 1588 году, а в 1600 году вышла замуж за маркиза де Рамбуйе, принеся ему десять тысяч экю годового дохода в качестве приданого.
В то время, к которому мы подошли, ей, таким образом, было сорок четыре года.
Ее мать, как мы уже говорили и как это куда лучше нас говорит ее имя, была знатной дамой; ее очень высоко ставили при королевском дворе, и Генрих IV послал ее вместе с герцогиней де Гиз встречать королеву-мать в Марсель. Она выдала свою дочь, которой было чуть больше одиннадцати лет, за видама Ле-Мана.
Госпожа де Рамбуйе всегда очень любила изящную словесность и в двадцатилетием возрасте собиралась изучать латынь только для того, чтобы читать Вергилия, но болезнь помешала ей. Она была искусна в любом деле и сама явилась архитектором нового дворца Рамбуйе; недовольная всеми чертежами, какие ей предлагались, она принялась размышлять о том, каким должно быть это здание.
Внезапно послышался ее крик: «Бумагу! Бумагу! Скорей! Я придумала то, над чем билась!» Это напоминало Архимеда с его эврикой.
Ей принесли бумагу, линейку, карандаш и циркуль, и в ту же ночь план дворца Рамбуйе был готов. Этому плану последовали со всей точностью. От нее-то знатоки своего дела и научились помещать лестницы по сторонам, чтобы иметь длинную анфиладу комнат; до нее умели лишь располагать гостиную справа, спальню слева, а между ними устраивать лестницу. Это опять-таки она научила делать потолки выше, а окна и двери высокими и широкими, помещая их одни против других. Вот почему королева-мать, начав строить Люксембургский дворец, приказала зодчим посетить дворец Рамбуйе и представить их чертежи на суд маркизы. До нее комнаты окрашивали лишь в красный цвет: г-же де Рамбуйе пришло в голову использовать для отделки своей комнаты голубой цвет; отсюда и происходит вошедшее в историю название знаменитой Голубой комнаты.