Для начала г-н де Немур приказал удалить из Парижа все лишние рты.
При виде этих несчастных изгнанников, истощенных, голодных и молящих о помощи, Генрих проникся жалостью к ним.
— Дайте им пройти, — приказал он солдатам сторожевого охранения, которые не пропускали их. — В моем лагере для них найдется еда.
В Париже каждый день умирало от голода около тысячи человек, ибо Генрих захватил все предместья города. Осажденные пытались делать хлеб из истолченных костей мертвецов.
Подобная пища лишь увеличивала смертность.
Генрих пребывал в отчаянии, видя, что, несмотря на такое бедственное положение, Париж не желает сдаваться.
Господин де Гонди, архиепископ Парижский, был охвачен жалостью к своей пастве. Он явился в лагерь короля, который предстал перед ним в окружении всех своих вельмож и в ответ на жалобы прелата, что невозможно пробиться сквозь их ряды, сказал:
— Клянусь святым чревом! Если вы, сударь, увидите их в день сражения, то обнаружите, что они обступают меня тогда куда плотнее!
Итог этих переговоров вновь выявляет особенности ума и сердца Генриха.
Когда г-н де Гонди описал ему голод, царящий в столице, но одновременно и фанатизм, добычей которого она стала, и сказал, что Париж окажется в руках короля лишь после того, как будет убит последний солдат и умрет последний горожанин, Генрих ответил на это так:
— Клянусь святым чревом, сударь, этому не бывать! Как истинная мать из Суда Соломона, я предпочитаю вовсе не иметь Парижа, чем иметь его разорванным на куски.
И в тот же день он отдал приказ доставить от его имени и за его счет телеги с продовольствием в Париж.
Однако фанатизм, как и говорил архиепископ, был так велик, что, несмотря на этот поступок, беспримерный в истории войн, а особенно в истории гражданских войн, Генрих вступил в свою столицу лишь спустя три года.
Да и вступил он туда, действуя хитростью.
Он привлек на свою сторону губернатора Бриссака, большинство городских советников и все, что осталось от Парламента.
Его вступление в город было назначено на 22 марта.
Собрав вокруг себя своих родственников и друзей, купеческий старшина Л’Юилье и трое городских советников, Ланглуа, Нере и Борепер, выгнали испанцев из их караульных помещений и захватили ворота Сен-Дени и Сент-Оноре.
Король подал им сигнал посредством пороховой ракеты, пущенной с Монмартра.
Он вступил в город за два часа до рассвета, не встретив никакого противодействия. Королевская армия заполнила город и заняла его основные пункты, так что, пробудившись, парижане, даже самые фанатичные, не смогли оказать никакого сопротивления.
Тем не менее самые верные королю горожане еще помалкивали или отсиживались по своим домам, когда вдруг по всем улицам стали бегать люди с белыми флагами, держа в руках свои шапки и выкрикивая:
— Всеобщее помилование!
И тогда по Парижу пронесся единый возглас, весь город взорвался громовым криком: «Да здравствует король!»
Генрих согласился отречься от протестантской веры. Всем известно его знаменитое высказывание, ставшее поговоркой: «Париж стоит мессы!» Так что начал он с посещения собора Парижской Богоматери. За ним следовала огромная свита, и стражники хотели отодвинуть людскую толпу.
— Дайте им подойти ближе, дайте им подойдти ближе! — воскликнул Генрих. — Разве вы не видите, что весь этот народ жаждет увидеть своего короля?
И он без всяких происшествий добрался до собора Парижской Богоматери, а из собора Парижской Богоматери благополучно доехал до Лувра.
Габриель, сопровождавшую короля, вначале поселили во дворце Бушаж, который прилегал к Лувру.
Пять месяцев спустя, как раз в этом дворце, находясь у нее, Генрих едва не был убит Жаном Шателем.
Король принимал в это время двух дворян, которые стали перед ним на колени, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. В ту минуту, когда король наклонился, чтобы поднять их, он почувствовал, что его сильно ударили по губам.
Вначале он подумал, что это по оплошности его задела придворная шутиха Матюрина.
— Черт побери эту дурочку! — воскликнул он. — Она меня ранила!
У него были рассечены губы и выбит зуб.
Однако шутиха, подбежав к двери и закрыв ее, крикнула:
— Нет, нет, батюшка! Это не я, это он!
И она указала на молодого человека, прятавшегося за оконными занавесями.
Оба дворянина бросились на него, держа в руках шпаги.
— Не причиняйте ему вреда! — воскликнул Генрих IV. — Это наверняка сумасшедший!