Эти письма были, возможно, самыми пылкими и самыми страстными из всех, какие он когда-либо писал герцогине де Бофор. В них он извещал ее, что незамедлительно отправляет в Рим сьера де Френа с новыми распоряжениями.
По окончании Темной заутрени, выходя из церкви, она оперлась о руку г-жи де Гиз и сказала ей:
— Я не понимаю, что со мною, но мне плохо.
Затем, подойдя к дверям и садясь в носилки, она промолвила:
— Прошу вас, приходите вечером побеседовать со мной.
После этого она приказала доставить ее обратно в дом Заме и там, почувствовав себя немного лучше, попыталась прогуляться по парку.
Но во время этой прогулки у нее начался второй приступ.
И тогда, как если бы вдруг молния сверкнула в ее сознании, она принялась кричать, требуя, чтобы ее забрали из дома Заме и отвезли к ее тетке, г-же де Сурди, жившей около клуатра Сен-Жермен.
«Что и пришлось сделать, — заявил Ла Варенн в разговоре с Сюлли, — из-за чрезвычайной горячности, какую она выказывала, желая уехать из дома сьера Заме».
Тотчас по прибытии в дом г-жи де Сурди герцогиня приказала, чтобы ее раздели. Она жаловалась на сильную головную боль.
Госпожи де Сурди не было дома, и герцогиня оказалась наедине с Ла Варенном. Он по-всякому хлопотал вокруг нее, но за врачом не посылал.
За ним послали лишь тогда, когда приступы у герцогини стали частыми и страшными.
Пока больную раздевали, у нее случились ужасные судороги.
Едва придя в себя, она попросила перо и чернил, чтобы написать письмо королю, но ей помешали сделать это новые судороги.
Оправившись от этих новых судорог, герцогиня взяла пришедшее как раз в эту минуту письмо короля. Это было уже третье его письмо, полученное ею после отъезда из Фонтенбло. Она хотела прочитать его, но у нее в третий раз начались судороги, становившиеся все сильнее.
Явился врач; однако он заявил, что ничего не может прописать беременной женщине и надо предоставить действовать природе.
В пятницу у нее случился выкидыш; ребенок был четырехмесячный.
Врач снова ничего не сделал. А ведь это был Ла Ривьер, врач короля.
Вечером в пятницу герцогиня потеряла сознание.
В одиннадцать часов она скончалась.
Умерла она буквально на глазах у врача.
Таким образом сбылись четыре сделанных ей предсказания:
первое — что она будет замужем только один раз;
второе — что она умрет молодой;
третье — что ребенок разрушит все ее надежды;
четвертое — что человек, которому она целиком и полностью доверяла, предаст ее.
«После своей смерти, — говорит Мезре, — она выглядела такой безобразной, а лицо ее было так искажено, что на нее нельзя было смотреть без страха. И ее враги, — добавляет он, — не упустили случай внушить народу, что это дьявол привел ее в такое состояние, поскольку, утверждали все те же враги, она предалась ему, чтобы одной пользоваться милостями короля, и теперь дьявол свернул ей шею».
Ну разумеется, дьявол!
Повод к этой небылице дало то, что тот самый Ла Ривьер, который ограничился тем, что наблюдал, как она умирает, имел неосторожность сказать, уходя:
— Hie est manus Domini.[27]
Впрочем, в то же самое время нечто подобное рассказывали о Луизе де Бюдо, второй жене Генриха де Монморанси. Вот что говорит о ней в своих «Мемуарах» Сюлли:
«Рассказывают, что она находилась в обществе приятельниц, когда ей доложили, что какой-то дворянин, довольно приятный на вид, но смуглый и темноволосый, желает поговорить с ней о важных делах. Явно озадаченная и растерянная, она велела передать ему, чтобы он пришел в другой раз. В ответ он заявил, что, если она не выйдет к нему, он явится к ней сам. Так что ей пришлось покинуть приятельниц, и, расставаясь с ними, она со слезами на глазах сказала трем своим подругам слова прощания, как если бы шла на верную смерть. И действительно, через несколько дней она умерла, причем лицо ее и шея были повернуты задом наперед. На этой небылице, — добавляет Сюлли, — настаивают три дамы, с которыми попрощалась г-жа де Монморанси».
Вернемся к Генриху IV.