В это время, как мы уже говорили, он находился в Фонтенбло.
При первом же известии о болезни герцогини он верхом, во весь опор, помчался в Париж. В Вильжюифе король встретился с гонцом, ехавшим к нему с вестью о ее смерти.
Д'Орнано, Роклор и Фронтенак, сопровождавшие короля, убедили его повернуть обратно и в конце концов приехали с ним в аббатство Соссе вблизи Вильжюифа, где он бросился на постель, выказывая признаки сильнейшего горя.
Несколько часов спустя из Парижа приехала карета; он сел в эту карету и вернулся на ней в Фонтенбло, куда уже поспешили приехать самые важные вельможи.
Но, прибыв туда и войдя в главный зал замка, он сказал, обращаясь к ним:
— Господа, прошу вас всех возвратиться в Париж и молить Господа даровать мне утешение.
Вельможи откланялись и удалились. Король оставил возле себя лишь Бельгарда, графа дю Люда, Терма, Кастельно де Шалосса, Монгл4 и Фронтенака.
И поскольку Бассомпьер, сопровождавший герцогиню де Бофор из Фонтенбло в Париж, куда она ехала водным путем, хотел удалиться вместе с другими, король остановил его.
— Бассомпьер, — сказал он ему, — вам довелось последним находиться подле моей возлюбленной; оставайтесь же подле меня, чтобы оказать мне поддержку.
«Так что я остался, — вспоминает Бассомпьер, — и мы провели неделю или дней десять в одном и том же составе, если не считать нескольких послов, которые приезжали погоревать вместе с ним, а затем тотчас возвращались обратно».[28]
По прошествии этой недели Генрих IV удержал подле себя лишь Бюсси-Ламе и герцога де Реца.
Герцог де Рец дал королю возможность излить жалобы, а затем сказал ему почти со смехом:
— Ах, право, государь, в конечном счете эта смерть представляется мне манной небесной.
— Манной небесной? И почему же? — спросил Генрих IV.
— Да подумайте о невероятной глупости, которую вы намеревались совершить, государь.
— Что за невероятная глупость?
— Жениться на этой женщине!.. Сделать мадемуазель д'Эстре королевой Франции! О, еще раз Богом клянусь, Провидение оказало вам великую милость.
Король уронил голову на грудь и какое-то время размышлял.
Наконец он поднял голову и сказал:
— Возможно, в конечном счете вы и правы, герцог; не знаю, милость это или испытание, но, полагаю, на всякий случай мне следует возблагодарить Господа.
«И он возблагодарил Господа и утешился настолько, — говорит автор "Любовных похождений великого Алькандра", — что по прошествии трех недель влюбился в мадемуазель д'Антраг».
Однако это вовсе не помешало тому, чтобы в течение трех месяцев король ходил в трауре, причем черном, вопреки обычаю: короли носят траурные одежды фиолетового цвета.
Что же касается несчастной Габриель, то о причинах ее смерти так ничего больше и не узнали. Однако продолжал ходить слух, что она была отравлена.
В Рони царила великая радость. Габриель умерла в субботу утром, но еще в пятницу вечером Ла Варенн отправил гонца в Рони.
Так что в тот самый час, когда Габриель умирала, Сюлли обнимал жену, лежавшую в постели, и говорил ей:
— Девочка моя, вам не придется появляться на утренних выходах герцогини: ее надежды лопнули.
Что же касается Заме и Ла Варенна, то оба они остались в фаворе: Заме — именуя свою кассу ломбардом для королей, а Ла Варенн — закладывая фундамент церкви в Ла-Флеше.
VII
Однажды вечером Генрих и Сюлли беседовали с глазу на глаз в спальне короля, положив ноги на каминные подставки для дров, словно два заурядных обывателя с улицы Сен-Дени.
Прошло три месяца после смерти Габриель и месяц или полтора после того, как мадемуазель д'Антраг сменила герцогиню де Бофор.
— Итак, государь, — говорил Сюлли, — у нас есть согласие Маргариты на развод, и ваш брак вскоре будет расторгнут Римской курией. Вам следует подумать о том, чтобы выбрать себе жену среди владетельных принцесс; ибо, напоминаю вам без всякого злого умысла ваш возраст, государь, тринадцатого декабря этого года вам исполнится сорок шесть лет, и вам пришло время жениться, если вы хотите довести вашего наследника престола до совершеннолетия.
Генрих на минуту задумался, а затем, покачав головой, сказал:
— Друг мой, это тяжелая задача — отыскать себе вторую жену, если первую звали Маргарита Валуа; ведь даже если предположить, что мне удастся соединить в одной- единственной женщине всю красоту и все достоинства всех любовниц, какие у меня были, я пожелаю, чтобы в ней было нечто еще.