Как-то раз, когда г-жа де Бриссак, жена посла в Риме, должна была посетить там виноградники Медичи, Паламор отправился вперед посмотреть, все ли там на месте. Одна из ниш оказалась пустой. Стоявшую в ней статую накануне забрали в починку.
— О, да это скверно! — промолвил Паламор.
И, раздевшись и спрятав свою одежду в кустах, он встал в нише и принял позу Аполлона Пифийского.
В пятьдесят лет он сделался отцом-ораторианцем. С тех пор его называли исключительно отцом Паламором. То, что он носил имя Санси, было полностью забыто.
Поведение его было безукоризненным. Однако в комнате у него не было изображений других святых, кроме как верхом на коне и с мечом в руке, вроде святого Маврикия и святого Мартина.
Другой сын г-на де Санси, исполнявший прежде должность посла в Константинополе, тоже стал отцом- ораторианцем. Однажды он по пути заехал в монастырь кармелиток, основанный его дедом. Но монахини оказали ему почестей не больше, чем любому человеку, перед семьей которого у них не было никаких обязательств.
Он посетовал на это.
Когда же он заехал туда снова, настоятельница пожелала загладить свою вину; однако случилось так, что как раз в это время ключ от решетки куда-то запропастился. Понадобилось полчаса, чтобы его найти, а затем потребовались всякого рода церемонии, чтобы уговорить настоятельницу приподнять ее покрывало.
Наконец она его подняла, и монах увидел желтое как лимон лицо.
— Черт бы побрал эту ханжу, — воскликнул он, — заставившую меня полчаса ждать обед и в итоге показавшую мне яичницу!
И он повернулся к ней спиной.
Вернемся к Сюлли.
Его первой должностью стало место проверяющего пропусков во время осады Амьена. Весьма невежественный по части финансов, он, как только его назначили главноуправляющим финансами, взял себе в помощники некоего Анжа Каппеля, сьера дю Люа, который одновременно был сочинителем и, будучи верным своему начальнику, что случается весьма редко, напечатал во время опалы Сюлли небольшую восхваляющую его книжицу, носящую название «Наперсник».
Из-за этой книжицы сьера дю Луа арестовали и заключили в тюрьму.
Когда он предстал перед судебным следователем, тот спросил его:
— Обещаете ли вы говорить правду?
— Черт побери, — воскликнул сочинитель, — я поостерегусь делать это! Ведь я стою сейчас перед вами лишь из-за того, что говорил правду.
Хотя Сюлли и занимал пост главноуправляющего финансами, кареты у него не было, и в Лувр он ездил н а чепраке, как говорили в ту эпоху, желая сказать «верхом». Было это проявлением его скупости? Или это проистекало из того, что Генрих IV, не желавший, чтобы его паж ездил на иноходце, не хотел, чтобы его министр ездил в карете?
Маркиз де Кёвр и маркиз де Рамбуйе были первыми, кто обзавелся каретами. Второй оправдывался своим плохим зрением, а первый — слабостью ахиллова сухожилия. Король постоянно проявлял недовольство по их поводу, и они прятались, оказавшись на его пути.
Людовику XIII точно так же претило видеть вельмож, позволявших себе подобную роскошь. Как-то раз ему встретился г-н де Фонтене-Марёй, ехавший в карете.
— Почему мальчишка едет в карете? — поинтересовался король.
— Он едет жениться, — ответили ему.
Но это не было правдой.
Во времена Генриха IV мало кто даже знал, что такое лошади, обладающие иноходью. У одного лишь короля был иноходец, а позади него все ехали рысью.
Когда король назначил г-на де Сюлли главноуправляющим финансами, этот человек сделал то, что обычно делают короли Франции, когда их призывают к власти: он составил перечень своего имущества и вручил его королю, поклявшись, что намерен жить лишь на свое жалованье и сбережения от доходов со своего поместья Рони.
Король, который был гасконцем, долго смеялся над этой поистине гасконской похвальбой.
— Право, — сказал он, — до нынешнего дня я никак не мог решить, шотландское у Сюлли происхождение или фламандское. Теперь ясно, что он шотландец.
— Но почему, государь? — спрашивали его.
— Да потому, что шотландцы — это северные гасконцы.
Дело в том, что Генрих IV видел лишь то, что он желал увидеть, свидетельством чего служит тот день, когда г-н де Прален вознамерился показать королю Бельгарда в спальне у Габриель. Так что Сюлли не обманул его своей мнимой непреклонностью.
Однажды, когда он с балкона наблюдал за тем, как Сюлли проходит по двору Лувра, Сюлли поклонился ему и, кланяясь, споткнулся и чуть было не упал.