Несомненно, королева знала то, что, впрочем, было известно всем, а именно, что Бирон замышляет вместе с герцогом Савойским заговор против Генриха IV, ибо она без конца поучала Бирона, то и дело говорила ему о Генрихе IV как о лучшем и величайшем из всех существовавших когда-либо королей, ставя ему в упрек лишь то, что он чрезмерно добр.
Елизавета пошла еще дальше. Однажды она показала ему из окна голову Эссекса, того молодого красавца, 146
которого она так любила: как говорили, причиной ее смерти стало горе, вызванное тем, что она приказала его убить.
Эта голова, даже спустя год после того, как ее отделили от тела, все еще была выставлена в Лондонском Тауэре как страшное напоминание предателям.
— Посмотрите на голову этого человека, казненного в возрасте тридцати трех лет, — сказала она. — Его погубила гордыня: он решил, что короне без него не обойтись, и вот чего он добился. Если мой брат Генрих поверит мне, он сделает в Париже то, что я сделала в Лондоне: он отрубит головы всем предателям, от первого до последнего!
К тому времени, когда Бирон вернулся во Францию, у короля уже не было никаких сомнений в его виновности. Ему все стало известно от Ла Фена, одного из агентов маршала.
Бирон находился в одной из своих бургундских крепостей. Речь шла о том, чтобы его разоружить.
Сюлли послал Бирону письмо с приказом отправить в столицу все его пушки, оправдывая это тем, что они устарели и их необходимо заменить новыми.
Бирон не осмелился ответить отказом.
После этого письмо ему написал король:
«Приезжайте повидаться со мной. Я не верю ни единому слову из всего того, что Вам ставят в упрек, и все эти обвинения считаю лживыми. Я Вас люблю и буду любить всегда».
И это была правда.
Бирон не мог удержаться в своих крепостях, не имея пушек. Разумеется, он мог бы бежать, но ему было трудно отказаться от того блестящего положения, какое он занимал во Франции; кроме того, он не верил, что королю так уж все хорошо известно, или, по крайней мере, верил, что никаких доказательств заговора ни у кого нет.
Испанец Фуэнтес и герцог Савойский побуждали его взять, как говорится, быка за рога и упорно отпираться.
У ворот Фонтенбло маршала поджидал предавший его Ла Фен. Речь шла о том, чтобы столкнуть Бирона в глубину пропасти, а иначе поплатиться за все пришлось бы самому Ла Фену.
— Мужайтесь и отвечайте зубасто, сударь! — шепнул он маршалу. — Король ничего не знает.
Бирон был уже во дворце, в то время как многие еще говорили, что он туда не приедет.
Даже сам король, подобно другим, повторял это утром 13 июня 1602 года, прогуливаясь по саду Фонтенбло.
Внезапно он увидел маршала.
Первым побуждением короля было подойти к Бирону и обнять его.
— Вы хорошо сделали, что приехали, — сказал он ему.
А затем, улыбаясь и в то же время с угрозой в голосе, добавил:
— Ведь если бы вы не приехали, я бы отправился за вами сам.
С этими словами он увел маршала в одну из комнат дворца и там, оставшись один на один с ним, спросил его, глядя ему в лицо:
— Вам нечего мне сказать, Бирон?
— Мне? — откликнулся Бирон. — Нет, нечего. Я приехал узнать, кто выступает в роли моих обвинителей, и наказать их; только и всего.
Король, вполне искренний на этот раз, желал спасти Бирона. Генрих лгал лишь женщинам; он плохо умел скрывать свои мысли, имея дело с теми, кого любил, и, напротив, позволял им чересчур ясно видеть, что творилось его душе.
Днем он снова повел Бирона в запертый сад Фонтенбло.
Там их нельзя было подслушать, но они были на виду у всех.
Бирон, по-прежнему горделивый, высоко держал голову и, казалось, высокомерно отстаивал свою невиновность.
После обеда такая же прогулка и такая же пантомима.
Король окончательно понял, что с подобным человеком ничего поделать нельзя.
Он заперся с Сюлли и королевой. Об этом тайном совещании известно лишь то, что на нем король все еще защищал Бирона.
Вечером короля предупредили, что Бирон намеревается бежать этой ночью и если откладывать его арест до утра, то будет уже слишком поздно.
До полуночи шла карточная игра. В полночь все разошлись, однако король задержал Бирона.
Во имя их старой дружбы Генрих убеждал его признаться в измене. Было очевидно, что признание спасло 148
бы Бирона. Покаявшийся Бирон был бы прощен. Но он остался холоден и отрицал все.
Эта трижды повторенная попытка спасти друга потребовала от Генриха, имевшего в руках все доказательства его вины, огромной выдержки.