С щемящим сердцем он удалился в свой кабинет.
Но, войдя туда, он не мог более сдерживаться и распахнул дверь.
— Прощайте, барон де Бирон! — воскликнул Генрих, именуя его титулом, который он дал ему в годы молодости.
Но ничто не подействовало, даже это напоминание о золотых днях юности.
— Прощайте, государь, — промолвил Бирон.
С этими словами он удалился.
Когда дверь за Бироном закрылась, он был уже обречен. В прихожей он оказался лицом к лицу с Витри, капитаном гвардейцев. Это был отец того, кто впоследствии убил Кончини.
— Вашу шпагу, — произнес Витри, обращаясь к нему и кладя руку на эфес.
— Полно тебе шутить! — ответил ему Бирон.
— Такова воля короля, — заявил Витри.
— Ах так! — воскликнул Бирон. — Отдать мою шпагу, которая так хорошо ему послужила!
И он протянул Витри шпагу.
Доказательства измены Бирона были настолько очевидными, что Парламент единодушно, ста двадцатью семью голосами, приговорил его к смерти.
31 июля, в ту минуту, когда маршал менее всего ожидал этого, он увидел, что в камеру к нему входит весь суд в полном составе, канцлер, секретарь суда и сопровождающие их лица.
В это время он был занят тем, что сопоставлял три или четыре астрологических календаря и изучал расположение звезд и луны, пытаясь разгадать будущее.
Будущее, еще далекое для других, приближалось к нему: видимое, осязаемое, страшное.
Это была смерть предателя. Однако король позволил, чтобы маршал принял ее во дворе тюрьмы, а не на Гревской площади.
Перед тем как зачитать Бирону приговор, канцлер велел ему вернуть крест ордена Святого Духа.
Бирон вернул крест.
После этого канцлер произнес, обращаясь к нему:
— Докажите же ту великую храбрость, какой вы похваляетесь, сударь, и умрите спокойно, как и подобает умереть христианину.
Однако Бирон, с видом ошеломленного ударом и обеспамятевшего человека, принялся оскорблять канцлера, называя его бессердечным истуканом и носатой бледной рожей.
Выкрикивая все эти оскорбления, он ходил по камере взад и вперед, пытаясь корчить из себя шута, но лицо его при этом было чудовищно искажено.
После потока бессвязных и почти бессмысленных слов, криков о своих долгах и о том, что должны ему, о любовнице, которую он оставлял беременной, Бирон в конце концов пришел в себя и продиктовал завещание.
В четыре часа его отвели в часовню. Он молился около часа, а по окончании молитвы вышел оттуда.
За это время во дворе тюрьмы установили эшафот.
— О! — воскликнул он при виде эшафота и отступил на шаг.
Затем, увидев у ворот незнакомого человека, который явно его ждал, он спросил, обращаясь к нему:
— Кто ты такой?
— Монсеньор, — смиренно ответил тот, — я палач.
— Уйди прочь, уйди! — вскричал Бирон. — Не прикасайся ко мне до последней минуты. Если ты приблизишься ко мне до этого, я задушу тебя.
Затем, повернувшись к солдатам, охранявшим ворота, он промолвил:
— Друзья мои, добрые мои друзья, прошу вас, разнесите мне голову выстрелом из мушкета.
Его хотели связать.
— Не надо, — заявил он, — я не грабитель.
Потом, обращаясь к немногим присутствующим, которых собралось во дворе человек пятьдесят, он сказал:
— Господа, вы видите человека, которого король велел убить за то, что он добрый католик.
Наконец он решился подняться на эшафот, но, оказавшись там, стал ко всему проявлять придирчивость. Прежде всего, он пожелал быть казненным стоя; затем не захотел, чтобы ему завязывали глаза; потом захотел, чтобы это было сделано его носовым платком, но платок оказался чересчур коротким.
Люди, пришедшие наблюдать за тем, как он будет умирать, сильно тревожили его.
— Что делают здесь все эти негодяи? Не знаю, что мне мешает взять твой меч, — сказал он палачу, — и напасть на них.
Он вполне был способен сделать это, а при его силе здесь началось бы побоище.
Несколько присутствующих, услышав его слова, уже стали поглядывать на ворота.
Палач понял, что так он никогда не доведет дело до конца и что ему следует покончить с ним, пустив в ход хитрость.
— Монсеньор, — сказал он, — поскольку час вашей казни еще не наступил, вы должны воспользоваться этой отсрочкой и прочесть молитву «In manus»[33].
— Ты прав, - промолвил Бирон.
И, молитвенно сложив руки и склонив голову, он начал молиться.
Палач воспользовался этой минутой, подошел к нему сзади и с удивительной ловкостью снес ему голову с плеч.
Голова скатилась с эшафота.