То ли его долги в итоге были выплачены, то ли его кредитору или кредиторам надоело кормить его за свой счет, но, так или иначе, из тюрьмы он вышел. Именно тогда он рассказал о своих видениях и о них пошли слухи; тотчас же герцогу д'Эпернону, уже известному вам бывшему фавориту Генриха III, дали знать, что в городе живет некий благочестивый человек, на которого снизошел Дух Божий и который родился на площади, носящей имя самого герцога. Герцог д'Эпернон увиделся с Равальяком, выслушал его бредни, понял, какую пользу можно извлечь из человека, который спрашивает у всех подряд: «Допустимо ли убить короля, если он враг папы?», и, поручив ему наблюдать за какой-то судебной тяжбой, затеянной им в Париже, дал ему письма к старику д'Антрагу, приговоренному, напомним, к смертной казни за участие в заговоре против Генриха IV, и к Генриетте д'Антраг, этой непокорной любовнице короля, все еще враждовавшей с ним. Отец и дочь радушно приняли Равальяка, предоставили ему лакея в качестве сопровождающего и, чтобы ему было где остановиться в Париже, снабдили его адресом дамы, состоявшей в свите Генриетты.
Звали эту даму г-жой д'Эскоман.
Госпожа д’Эскоман была чрезвычайно напугана при виде этой мрачной личности и подумала, что в дом к ней явилось само несчастье; и в этом она не ошиблась; однако отзывы о нем были настолько благоприятны, что она, тем не менее, приняла его приветливо, а затем, видя, насколько он кроток и благочестив, изменила свое мнение о нем и поручила ему какое-то дело во Дворце правосудия.
Однако Равальяк не остался в Париже; герцог д'Эпернон питал к нему такое доверие, что отправил его в Неаполь. И вот там, обедая вместе с Эбером, он, как мы уже говорили, заявил, что намерен убить короля.
И в самом деле, настал момент убить короля. Он только что поручился за безопасность Голландии и отверг двойной испанский брак.
Поспешно вернувшись в Париж, чтобы исполнить свой замысел, Равальяк остановился у своей прежней хозяйки и, зная ее как доверенное лицо врагов короля, поведал ей о своих планах.
Несчастная женщина была легкомысленной и ветреной, но у нее было доброе сердце, сердце француженки; планы Равальяка ее испугали, и она решила спасти короля.
Все это происходило в самый разгар безумной любви Генриха IV к мадемуазель де Монморанси, и он не думал ни о чем, кроме бегства в Испанию своего племянника Конде. Правда, тот позаботился напомнить королю, что живет у его врагов.
Действуя якобы в интересах народа, он выступил с воззванием против короля.
Это воззвание вызвало сочувствие у знати и высших парламентских чинов — двух классов, недовольных королем.
Пошли разговоры, что все дети короля вовсе не от него и потому лучше будет, если трон унаследует Конде, а не какой-нибудь бастард.
Все забыли, что, по всей вероятности, Конде и сам был бастард.
Между тем 10 февраля 1610 года Генрих IV заключил военный союз с протестантскими князьями; он напал на Испанию и Италию, и три его армии одновременно вступили в Германию, причем во главе этих трех армий стояли три протестанта.
Что же касается герцога д'Эпернона, главнокомандующего пехотой и покорнейшего слуги иезуитов, против которых, в действительности, двинулись эти войска, то его оставили в Париже.
Незадолго до этого Генрих IV приказал отрубить голову одному из его людей, который нарушил королевский указ, направленный против дуэлей.
Кроме того, в это же самое время король, проявив неосторожность, позволил унизить человека куда более опасного, чем герцог д’Эпернон. То был галантный кавалер королевы, метр Кончино Кончини.