Именно после этого удара у короля изо рта хлынула кровь.
Смерть была почти мгновенной.
Заслышав этот крик и увидев беспорядочное движение, начавшееся в карете, народ столпился вокруг кареты, помешав убийце бежать.
Что же касается кучера, то он был так ошеломлен, что не пытался двинуться ни вперед, ни назад.
Сен-Мишель, ординарный дворянин королевских покоев, шедший позади кареты, увидел, как был нанесен этот удар, но уже не успел воспрепятствовать ему.
Он бросился на убийцу, подняв шпагу, но д'Эпернон крикнул ему:
— Под страхом смерти не трогайте его! С королем не случилось ничего страшного!
Затем, схватив убийцу за руки, он выхватил у него нож.
В то же самое время граф де Кюрсон ударил убийцу по горлу эфесом своей шпаги, тогда как Ла Пьер, один из унтер-офицеров гвардии, схватил его и передал в руки выездных лакеев.
Тотчас же г-н де Лианкур выпрыгнул из кареты и бросился в городскую ратушу, чтобы отдать приказы, связанные с его должностными обязанностями.
Господин де Ла Форс помчался в Арсенал, чтобы известить о происшедшем г-на де Сюлли.
Ну а все остальные поспешили в Лувр, чтобы позаботиться о безопасности дофина.
В итоге Кончини вбежал в покои королевы и через приоткрытую дверь крикнул ей:
— Е ammazzato![34]
Карету короля развернули, и она двинулась в сторону Лувра.
Когда она въехала во двор, там послышался крик, который было принято издавать в случае трагических происшествий:
— Вина и хирурга!
Однако и то, и другое было уже бесполезно.
Все уже знали, что король ранен, но то, что он мертв, стало понятно, лишь когда его вытащили из кареты.
Герцог де Монбазон, Витри и маркиз де Нуармутье, а также два или три конюших, оказавшихся рядом, перенесли короля на кровать, стоявшую в его малом кабинете.
Был вызван Пти, главный медик короля. Впоследствии Пти утверждал, что король испустил последнее дыхание уже на кровати и что, видя в нем еще какие-то остатки жизни, он сказал ему: «Государь, помните о Боге и в сердце своем произносите: “Иисус, сын Давидов, сжалься надо мною!”», после чего король трижды открыл глаза.
Другой дворянин заверял в этом же Матьё, историографа короля.
Затем стали проводить расследование в отношении убийцы, устанавливать его личность и выяснять причины, толкнувшие его на это преступление.
В тот же день президент Жаннен допросил преступника.
И тогда стало известно, что его зовут Франсуа Равальяк, что он родился в Ангулеме в 1579 году и, следовательно, ему был тридцать один год.
Убийца был препровожден во дворец Рец. Чтобы добиться от него большей откровенности, президент Жаннен, допрашивавший его первым, сказал ему, что король не умер.
Однако убийца, покачав головой в знак сомнения, ответил:
— Вы обманываете меня: нож вошел так глубоко, что мой большой палец уперся в камзол.
Среди бумаг, находившихся при нем, оказался листок со стихотворением в форме стансов, обращенных к человеку, которого ведут на казнь; преступника спросили, откуда оно взялось. Он ответил:
— От одного аптекаря из Авиньона, который пописывает стихи и советовался со мной по поводу этого стихотворения.
Д'Эпернон встревожился и, под предлогом, что убийцу недостаточно хорошо охраняют во дворце Рец, приказал перевести его к нему.
Преступник оставался там до понедельника. В понедельник, 17 мая, его препроводили в Консьержери.
Несомненно, ему была обещана жизнь, ибо он упорно повторял, что у него не было сообщников, что он подчинялся голосу свыше и что, узнав о намерении короля объявить войну папе, он решил стать любезным Богу, убив того, кто угрожал его представителю на земле.
Но, при всей определенности его ответов на вопрос о сообщниках, ему никоим образом не хотели верить. Каждый предлагал новые виды пыток, чтобы заставить его говорить правду.
Королева письменно рекомендовала какого-то мясника, взявшегося заживо содрать с убийцы кожу, причем так умело, что у того, даже лишенного кожи, останется еще достаточно сил, чтобы назвать сообщников и выдержать казнь.
Суд восхитился этим предложением принцессы, желавшей, чтобы каждый знал, что правосудие ничего не упустило для утоления народного гнева; судьи похвалили эту заботливость вдовы и матери, но не сочли возможным принять подобный совет.