Не зная, как дальше прожить в родном городе, он отправился в Рим, где стал крупье при дворе кардинала Лотарингского; затем, узнав, что после заключения брака Марии Медичи с Генрихом IV набирается ее свита, чтобы сопровождать молодую принцессу во Францию, вернулся во Флоренцию и добился милости последовать за Марией Медичи в качестве придворного кавалера.
У Марии Медичи была горничная по имени Элеонора Галигаи, девушка низкого происхождения, обладавшая, однако, тонким и проницательным умом. Она изучила свою хозяйку, поняла, что та была женщиной, позволявшей управлять собой, мало-помалу подчинила ее своему влиянию и в конечном счете стала крутить ею, как хотела.
В нашем очерке, посвященном Генриху IV, мы уже имели возможность видеть, как это влияние проявилось в связи с г-жой де Верней. Так что Элеонора Дори, по прозвищу Галигаи, отчасти уже знакома нашим читателям.
Кончини, со своей стороны, видел всю ту пользу, какую ему можно было извлечь из Элеоноры, как сама она видела всю ту пользу, какую ей можно было извлечь из Марии Медичи. Он стал обхаживать ее, всячески угождать ей и в конце концов женился на ней. Генрих IV, не любивший ни его, ни ее по отдельности, опасался их союза. Король сделал все возможное, чтобы помешать этому браку, однако Мария Медичи проявила такую настойчивость, что Генрих, видевший, в конечном счете, в брачном союзе мужчины и женщины столь низкого звания лишь весьма незначительное событие, в итоге дал свое согласие.
И вот Генрих IV был убит.
С этого времени влияние Галигаи сделалось ощутимым. Она так ловко пристроила своего мужа к королеве- матери, что та ничего больше не делала без их советов.
«Что касается Кончини, — говорит Таллеман де Рео, — то это был высокий мужчина, не красавец, но и не урод, с довольно посредственной внешностью. Он был дерзок, а лучше сказать, нагл. Он с великим презрением относился к принцам и в этом отношении был вполне прав. Он был щедр, любил пышность и в шутку называл дворян своей свиты coglioni de mila franchi[36]. (Тысяче франков, на самом деле, равнялся размер их жалованья.)».
При всей своей наглости Кончини явно был не очень-то храбр. Однажды у него случилась с Бельгардом ссора по поводу королевы-матери — мы уже говорили в другом месте, что Бельгард хотел быть ее воздыхателем, — и вследствие этой ссоры он укрылся во дворце Рамбуйе, ибо г-н де Рамбуйе, о котором у нас речь впереди, входил в число его друзей. Рассчитывая там перерядиться, чтобы покинуть затем город, он поднялся на третий этаж и велел девушке, находившейся в услужении у его жены, спороть с него брыжи; позднее эта девушка рассказывала, что, пока она выполняла его приказ, бедный итальянец был страшно бледен и весь дрожал.
Королева-мать, не в силах вынести разлуки со своим фаворитом, потребовала, чтобы Бельгард помирился с ним.
Влияние маршала д'Анкра на нее стало таким открытым, таким явным, таким общеизвестным, что однажды, когда королева-мать сказала одной из своих дам: «Принесите мне мою вуаль!», то граф дю Люд, тот самый, что пристроил юного Альбера де Люина в пажи, заметил: «К чему она вам? Кораблю, который стоит на якоре, нет никакой нужды в парусах».
Кончини не жил в Лувре, но часто ночевал в старинном здании охотничьего ведомства, снесенном примерно в 1630 году, а тогда стоявшем в той части сада Инфанты, что ближе всего к колоннаде Лувра. По небольшому мосту он переходил оттуда в сад, и мостик этот все называли мостом Любви.
Постоянно Кончино Кончини жил на улице Турнон: он владел там зданием, которое называлось тогда дворцом Чрезвычайных послов, а сегодня служит казармой муниципальной гвардии.
Он имел тринадцатилетнего сына и дочь лет пяти или шести. Ее руки уже добивались самые важные придворные вельможи.
Его жена, Элеонора Галигаи, или Дори, отличалась крайней невоспитанностью, и, хотя ей довелось долго жить при дворе герцога Флоренции и дворе короля Франции, считавшимися в то время самыми галантными и изысканными европейскими дворами, она мало знала светское общество.
Это была очень худая и очень смуглая низкорослая особа, обладавшая привлекательным миниатюрным телосложением и довольно красивыми чертами лица, но, невзирая на это, ставшая из-за своей сильной худобы крайне уродливой.
Она была подвержена всем итальянским суевериям, считала, что на нее наводят порчу, постоянно носила вуаль, чтобы избежать сглаза, и доходила до того, что приказывала изгонять из нее бесов. Предаваясь размышлениям — а Элеонора Галигаи делала это часто, как и все честолюбивые натуры, — она скатывала из воска маленькие шарики, а затем бережно прятала их в шкатулку. Во время обыска в ее доме там нашли три такие шкатулки, заполненные доверху.