Время от времени Витри поднимал голову и прислушивался; Дю Алье прохаживался по набережной; Перре приоткрыл дверь кабинета, где он притаился, а Ла Шене взобрался на каменную тумбу, чтобы увеличить дальность обзора.
Около десяти часов Витри известили, что маршал только что вышел из своего дворца и приближается к Лувру, сопровождаемый пятьюдесятью или шестьюдесятью дворянами, которые по большей части идут впереди него.
Витри тотчас вышел из зала Швейцарцев, накинув на плечо плащ и взяв в руки трость; по пути он подобрал Перре, Ла Шене и Дю Алье с их людьми; затем все вместе, числом около пятнадцати, они двинулись навстречу маршалу.
Однако маршала окружала такая плотная толпа, что Витри прошел мимо, не разглядев его. Тем не менее, понимая, что их пути должны были пересечься, он остановился и спросил у дворянина по имени Ле Коломбье:
— А где же маршал?
Ле Коломбье указал рукой на человека, остановившегося посреди обступивших его людей, и сказал:
— Да вот же он: читает письмо.
Дело происходило у входа на Неразводной мост; маршал только что двинулся дальше и шагал очень медленно, читая на ходу. По правую руку от него шли сьер де Боз-Ами и сьер де Ковиньи, вручивший ему письмо, которое он теперь читал. Так что Витри, находившийся по левую руку от маршала, оказался у его незащищенной стороны.
Он сделал четыре шага, догнал маршала, протянул руку и, коснувшись его плеча, произнес:
— Господин маршал, король приказал мне взять вас под арест.
Кончини остановился в полном удивлении и, с растерянным видом глядя на Витри, спросил по-итальянски:
— Mè?[38]
— Да, вас, — ответил Витри.
И, схватив его за воротник, он подал знак тем, кто его сопрождал, броситься на маршала.
Они только этого и ждали.
В то же мгновение Дю Алье, Перре, Морсен и Дю Бюиссон, повинуясь знаку Витри, устремились вперед, одновременно выстрелив из пистолетов, так что нельзя было понять, кто их них сделал это первым, а кто — последним.
Из пяти пущенных пуль две угодили в ограду моста, а три другие попали в маршала: одна вошла ему в лоб, между глаз; другая — в горло; третья — в щеку, возле правого уха.
И тогда настал черед остальных: Саррок, Таран и Ла Шене кинулись на него с поднятыми шпагами. Саррок, который еще за месяц до этого предлагал королю убить маршала, нанес ему удар в бок, чуть выше соска; Таран дважды ударил его в грудь; Гишомон и Буайе тоже нанесли ему удары, но они кололи уже труп.
Все это произошло так быстро, что маршал, убитый, по всей вероятности, еще пистолетными выстрелами, упал лишь после третьего удара шпагой, да и то упал он лишь на колени, привалившись к ограде.
И тогда, с криком «Да здравствует король!», Витри пнул маршала ногой, после чего тот окончательно рухнул на землю. Тотчас же все ворота Лувра затворились и гвардейцы приготовились к бою.
В этой суматохе два дворянина из свиты маршала успели выхватить шпаги из ножен и попытались ударить Витри, но продырявили лишь его плащ.
Саррок завладел шпагой маршала и отнес ее королю, который тотчас подарил ему этот трофей. Дю Бюиссон снял с пальца убитого бриллиантовый перстень стоивший, как говорили, шесть тысяч экю. Буайе взял его перевязь; кто-то другой — его плащ из черного бархата, украшенный миланским позументом.
Лишь двое пажей рыдали над телом убитого, но остальные пажи сорвали с них шляпы и плащи.
Ле Коломбье, тот, у кого Витри спросил, где находится маршал, вначале, при звуках пистолетных выстрелов, отступил назад, но затем, когда толпа рассеялась, им овладело любопытство и он решил приблизиться к трупу, чтобы взглянуть, в каком тот состоянии: он увидел, что лицо маршала совершенно почернело от пороха и испачкано грязью, а его брыжи, опаленные огнем, тлеют, словно фитиль аркебузы.
Он еще не закончил этот осмотр, когда тело подняли и отнесли в небольшую комнатушку гвардейских солдат.
Маршал был облачен в шитый золотом черный камзол и короткие штаны из серо-коричневого бархата, отделанные широкими миланскими лентами.
Его бросили на землю перед небольшим неприглядным портретом короля, и вот туда все и приходили взглянуть на убитого.
Тело осмотрели, и выяснилось, что на нем нет кольчуги, хотя ходили разговоры, что маршал носит ее всегда; так что все нанесенные ему раны оказались очень глубокими. Поверх рубашки на нем была небольшая золотая цепь весом в пятнадцать унций, к которой был прикреплена закрытая ладанка с изображением агнца Божия; в ладанке обнаружили лишь сложенный вчетверо лоскут белого полотна, который сочли колдовским амулетом. В любом случае, если это и был амулет, то маршала он защитил плохо.