Перед тем, как маршальшу препроводили в тюрьму, ее допросили господа Обри и Ле Байёль: они остановили ее в передней и стали допрашивать по поводу того, какими еще драгоценностями и деньгами она могла располагать. Маршальша ответила, что у нее есть еще жемчужные украшения: бусы из сорока жемчужин, каждая из которых стоит по две тысячи ливров, и ожерелье из пяти ниток жемчуга, в котором каждая жемчужина стоит пятьдесят ливров, что в общей сложности составляет около ста двадцати тысяч экю. После чего она завернула все это в бумагу, велела опечатать в ее присутствии и попросила тех, кто ее допрашивал, отдать эти украшения в собственные руки короля, что они затем и сделали; при этом она говорила им, что у нее нет никаких опасений и что если они пожелают поспособствовать признанию ее невиновной, то она, как только вернется в милость, подарит каждому из них по двести тысяч экю.
В ответ на что один из них сказал ей:
— Вот сейчас вы просите нас, сударыня, а ведь всего две недели назад, осмелься мы взглянуть вам в лицо, вы сочли бы себя оскорбленной, заявили бы, что на вас напустили порчу, и наказали бы нас!
— О, не говорите мне о том времени, господа, я была тогда безумна!
Допросив маршальшу, господа Обри и Ле Байёль отправилась в покои маршала, где они обнаружили казначейских обязательств еще на два с половиной миллиона ливров.
Между тем, после того как те же господа совершили оказавшуюся бесполезной поездку в Мармутье, к брату маршальши, где они не нашли ничего стоящего, некий г-н Олье сделал признание, что у него на хранении находятся сундуки маршала.
Он передал эти сундуки королю, и в них обнаружили два канделябра из чистого золота, две дюжины золотых тарелок, платье, сплошь расшитое бриллиантами, и другие ценные вещи.
Оставалось решить судьбу трех министров, являвшихся фаворитами королевы-матери: Барбена, который управлял финансами; Манго, который был канцлером, и епископа Люсонского, будущего кардинала Ришелье, который был особо доверенным фаворитом королевы-матери и имел звание государственного секретаря.
Мы уже видели, что произошло с епископом Люсонским, когда спустя час после убийства маршала он явился к королю: «Наконец-то я освободился от вашей тирании, господин епископ Люсонский!» — заявил ему король и повернулся к нему спиной.
Все было ясно, и любой другой воспринял бы это как окончательное решение.
Однако с епископом Люсонским дело обстояло иначе. Мы еще увидим, как он вернется.
Манго вторым после епископа Люсонского отважился прийти в Лувр. В подобную минуту он вступал туда, как нетрудно понять, весьма робким шагом. Манго направился было к покоям королевы, но во дворе его остановил Витри.
— Куда вы направляетесь, господин Манго? — спросил он канцлера.
— К ее величеству королеве-матери.
— Простите, но прежде всего следовало бы узнать, будет ли это угодно его величеству королю.
Манго остановился. Витри же отправился исполнять свою должность дворцового маршала, поглядывая по сторонам и не обращая более внимания на канцлера. Манго стал прохаживаться по двору, покусывая зубочистку, которую он держал во рту. Наконец канцлеру наскучило дожидаться ответа, и он послал спросить у короля, угодно ли его величеству, чтобы он пришел засвидетельствовать ему свое почтение. Король велел ответить Манго, что его приход ему не угоден, а угодно ему, чтобы тот как можно быстрее вернул государственную печать.
Уже час спустя государственная печать была у короля.
Барбен при первом же известии об убийстве маршала тоже решил отправиться в Лувр, чтобы посмотреть, что там происходит; но, когда он еще стоял на пороге своего дома, через г-на Аннекена его предупредили, что ему лучше немного обождать, а не подвергать себя опасности, не зная наверняка, как его примут во дворце. Так что Барбен вернулся к себе в дом, но спустя какое-то время вышел оттуда снова и попытался укрыться в конюшне королевы. Узнав, что он там, г-н Манго и епископ Люсонский присоединились к нему. Затем они послали к королеве-матери г-на де Бражелона, который действовал так ловко, что сумел добраться до Марии Медичи и передать ей просьбу триумвирата.
— Скажите им, — ответила королева-мать, — что в отношении Барбена я сделаю все, что смогу, но в отношении других я ни за что не ручаюсь. Так что пусть они позаботятся о своей безопасности по собственному усмотрению.
После этого Манго отправился за государственной печатью, надеясь передать ее королю лично. Передавая ее королю, он мог бы поговорить с ним и предпринять последнюю попытку оправдаться; однако, когда он начал подниматься по главной лестнице, его окликнул шедший позади него Витри: