Там им было сказано, что король желает выяснить их мнение по двум вопросам: во-первых, следует ли затевать суд над телом маршала д’Анкра, а во-вторых, считают ли они необходимым, чтобы король разослал в провинции и тамошние парламенты заверенные государственной печатью официальные грамоты по поводу того, что произошло. Посовещавшись между собой, члены Парламента ответили на это следующим образом; по первому пункту: «Поскольку маршал мертв и с его стороны опасаться больше нечего, король проявит похвальное милосердие, если этим и ограничится, не вникая глубже в совершенные маршалом преступления, тем более что, раз уж король приказал его убить, такое решение его величества искупает все, и если действовать иначе, то этим будет поставлено под сомнение могущество короля»; что же касается второго пункта, добавили они, то маршал не был такой уж значительной особой, чтобы нужно было разводить столько церемоний и использовать королевские грамоты, как если бы речь шла о каком-нибудь великом принце.
Заявив это, они удалились; поскольку их мнение было сочтено правильным, ему последовали.
И если утром раздалось охотничье «Ату!», то вечером состоялся дележ добычи.
Во время вечерней королевской аудиенции каждый урвал себе кусок: один — сердце, другой — печень, этот — селезенку, тот — кишки.
Витри, как ему и было обещано, стал маршалом; кроме того, в наследство ему досталось движимое и недвижимое имущество убитого: его баронское владение Лезиньи, дом в Париже и лошади из его конюшни, которых увели уже на следующее утро.
Дю Вер, после смерти маршала вновь вступивший в должность хранителя печати, не скрывал от Витри презрения, которое он к нему испытывал, когда тот пришел к нему, чтобы получить печати на свои жалованные грамоты; а несколькими месяцами раньше, когда г-н де Темин получил звание маршала за то, что он арестовал принца де Конде, герцог Буйонский не мог удержаться и не сказать:
— Честное слово, с тех пор как маршальский жезл стал наградой судейским приставам и убийцам, мне стыдно быть маршалом Франции!
Было на что посетовать и г-ну де Жерану. У г-на де Жерана имелся незаполненный патент на первую вакантную маршальскую должность, а смерть Кончини такую вакансию открыла; однако ему пояснили, что смерть Кончини не была обычной смертью, вследствие чего и эта вакансия не была обычной вакансией, и что неразумно полагать, будто Витри убил Кончини для того, чтобы добровольно отказаться от нее в пользу кого-то другого. Господин де Жеран все понял и стал ждать обычной вакансии.
Господин де Люин получил звание первого дворянина королевских покоев и должность главного наместника Нормандии, а заодно и Пон-де-Л'Арш.
Господин де Вандом возвратил себе Канский замок, полученный им в свое время из рук покойного короля, а затем отнятый у него маршалом. Вдобавок он потребовал аббатство Мармутье и получил его.
Епископ Байоннский потребовал Турскую архиепархию, которая, как и Байоннская епархия, была в руках брата маршальши, но он отказался от них, выговорив себе пенсионы по тысяче экю за то и другое.
Анкрский маркизат остался в неопределенном положении, но позднее он был отдан Люину, чтобы округлить доставшиеся ему владения.
Персан, зять маркиза де Витри, получил пост капитана Бастилии и занял его три дня спустя.
Дю Алье, родной брат маркиза де Витри, получил должность капитана гвардейцев и позднее стал маршалом, именуясь маршалом де Л'Опиталем. (Л'Опиталь — это подлинное имя семейства Витри.) Более того, узнав, что аптекарь маршала хранил один из его сундуков, который по распоряжению главного судьи по гражданским делам был конфискован квартальным надзирателем, он попросил короля отдать сундук ему, и тот приказал сделать это, что бы в нем ни было: сундук оказался всего лишь вместилищем для шкатулки, содержавшей драгоценностей более чем на двадцать тысяч экю.
Вознаградив таким образом своих добрых друзей, король отпустил их, повернулся лицом к стене и уснул.
Справимся теперь у достопочтенного доктора Эруара, как прошел этот день у короля в отношении приема пищи и сколько часов смог проспать венценосный убийца после первого совершенного им убийства.
«Понедельник, 24 апреля 1617 года. Проснулся в половине восьмого утра. Пульс хорошего наполнения, ровный; температура тела нормальная; встал; лицо доброе, веселое; моча желтая; сделал свои дела; причесался, оделся, помолился. В половине девятого позавтракал: четыре ложки желе; не пил ничего, кроме сильно разбавленного кларета».