Едва поправившись, он решил продолжить провоцирование Алессандро Фарнезе, но у того было достаточно времени, чтобы укрепить гарнизон Руана и обеспечить город продовольствием. Верный своей тактике, он, выполнив главную задачу, собрался отходить, повторяя собственный тактический прием 1590 года. Генрих со своей кавалерией устремился за ним, однако Фарнезе сумел под покровом ночи форсировать Сену и удалиться во Фландрию. Сколь бы потом ни злословили, утверждая, что отход герцога Пармского больше походил на бегство, неудача, вновь постигшая Генриха, не стала от этого менее горькой. Фарнезе опять показал себя лучшим стратегом, чем Генрих, уже в третий раз проигравший решающую кампанию. Он и несет основную ответственность за неутешительные итоги 1591 года. Провал очередной кампании объясняется его плохой стратегией, выбор которой, в свою очередь, определялся тем, что действиями короля руководил не разум, а либидо. «Умиротворение страны», которого Генрих якобы желал больше всего на свете, вновь откладывалось.
И если бы, при всем при этом, хотя бы в своем неуемном влечении к Габриель д’Эстре он был удачлив! Но его ничуть не любили, а лишь использовали самым бессовестным образом. Даже став любовницей короля, Габриель продолжала любить Бельгарда и не упускала случая украдкой встретиться с ним. Забеременев, она, похоже, и сама не могла решить, кто был отцом ее ребенка. Король как будто не считал унизительной для себя эту «любовь втроем», за что и был вознагражден сомнительной честью стать героем скабрезных анекдотов. Однажды нежданно явившись к любовнице, он был вынужден ждать у запертой двери, пока Габриель не выпустила Бельгарда через окно. В другой раз Габриель лежала в постели с Бельгардом, когда их недостаточно своевременно предупредили о приближении короля, так что Бельгард успел лишь голым залезть под кровать. Генрих вошел, поприветствовал, словно не замечая ничего подозрительного, лежащую в кровати красотку, быстро разделся и, не теряя времени даром, лег подле нее. Утолив похоть, он попросил принести сладостей. Смакуя угощение, Генрих IV вдруг посмотрел Габриели прямо в глаза, а затем протянул тарелку под кровать, обратившись к прятавшемуся там любовнику со словами: «Ешьте! Никого нельзя обделить!» И оставив их, пунцовых от стыда, он удалился, хохоча во все горло.
Мало того: не довольствуясь продолжением любовной связи с Бельгардом, Габриель пыталась ненавязчиво склонить короля к мысли о необходимости выдать ее замуж за этого более удачливого, чем он сам, любовника. Генрих и сам понимал, что надо бы выдать любовницу замуж, дабы «прикрыть грех», но только не за Бельгарда, поскольку тот, как он небезосновательно опасался, не позволит ему встречаться со своей женой. Более подходящей в этом смысле кандидатурой был месье Лианкур, на покладистость которого можно было рассчитывать, учитывая, что он был практически разорен и являлся импотентом. За него Габриель и вышла, принеся ему в приданое 50 тысяч экю. Пусть союзники Генриха IV мучительно ломают головы над вопросом, где взять деньги на продолжение войны, Его Величество не снисходит до таких мелочей — он развлекается и тешит свою похоть!
Пиррова победа Майенна
Любовные страсти погрязшего в распутстве короля не только не приближали час победы, но и вполне могли принять очень плохой для него оборот (за весь 1592 год он не сделал ничего более стоящего, чем попытки затруднить продовольственное снабжение Парижа), если бы нежданно-негаданно не пришла помощь, откуда ее нельзя было и ждать — от самих лигёров, окончательно зарвавшихся в своем экстремизме. Их промахи во многом компенсировали провалы в политике Генриха. Пользуясь отсутствием герцога Майенна, Комитет шестнадцати объявил себя Комитетом общественного спасения. Фанатизм и слепая ненависть его вождей до того лишили их способности рассуждать здраво, что они решили добиться триумфа Лиги, чего бы это ни стоило. Их тайным умыслом было создание своего рода Парижской республики, если уж нет иного способа противостоять протестантам. Руководящая верхушка Парижа, движимая католическим фанатизмом, а отнюдь не стремлением спасти родину, вознамерилась взять всю власть в свои руки. Осмелев после того, как в городе был размещен гарнизон из четырех тысяч испанцев, они в своем религиозном пылу готовы были пожертвовать интересами Франции. Майенн как вождь Лиги перестал устраивать их — он казался им человеком слишком умеренных взглядов. Конечно, он при помощи герцога Пармского спас Париж от голода и неминуемой капитуляции, однако как в своих действиях, так и заявлениях обнаруживал подозрительную терпимость по отношению к Беарнцу.