Между тем шла подготовка к погребению Генриха IV. Кому-то пришло в голову, что было бы нехорошо хоронить Бурбона в королевской усыпальнице Сен-Дени, пока последний Валуа не обрел там место своего вечного упокоения. Бренные останки Генриха III изъяли из крипты в Компьене и перенесли в Сен-Дени. Эта церемония перезахоронения состоялась ровно за десять дней до помпезных похорон Генриха IV. Так сбылось предсказание, над которым часто потешался Беарнец: его похоронили через десять дней после Генриха III.
Тело Генриха IV пролежало в могиле до 1793 года, когда оно подверглось осквернению. В тот год восставшие якобинцы и санкюлоты вскрыли его гроб. Оказалось, что тело Генриха IV хорошо сохранилось. Его, вытащив из гроба, прислонили к церковной колонне и отдали на поругание толпе. Один санкюлот отрезал у покойного короля усы, а его кощунственная соучастница отхлестала якобы любимого народом короля по мертвому лицу и швырнула бренные останки на землю. Вдоволь поглумившись над мертвецом, расколов ему череп, его сбросили в общую могилу. Из реликвария в коллеже Ла-Флеш извлекли сердце Генриха IV и сожгли. От «доброго короля Анри» не осталось ничего.
Эпилог
Жизнь после смерти
Гибель Генриха IV потрясла всю Францию, оплакавшую государя, которому при жизни довелось изведать самое разное отношение к себе. Воспоминания о его трагической кончине глубоко укоренились в народной традиции в течение первой половины XVII века. В бурные годы, последовавшие за его убийством, Генриху IV простили и непостоянство его характера, и его необузданные страсти. Народ запомнил его как человека, обещавшего, что у каждого крестьянина будет огонь в очаге и курица в горшке. Он был мужчина, а не слабак, отличался жизнелюбием и простотой в общении. Он не был самозваным божеством, с небес спустившимся на грешную землю. Его обаяние было столь же велико, как и его недостатки.
Однако Генрих IV легенды мало имел общего с реальным королем Франции и Наварры. Его репутация была обусловлена главным образом ничтожностью его преемников. После смерти Генриха IV, в период регентства Марии Медичи, возобновились беспорядки. Кончини и испанская партия на время восторжествовали. Военная казна была разграблена окружением королевы и представителями знати, вновь восставшей против королевской власти, ослабленной после отстранения от должностей прежних советников короля, таких как Сюлли, получивший отставку и ставший частным лицом в 1611 году. В религиозном плане веротерпимость, проводившаяся Генрихом IV, грозила Франции внутренним расколом, который вскоре стал реальностью. Собственный зять Сюлли герцог Роган представлял для национального единства угрозу, сопоставимую с той, которая в свое время исходила от Гизов. Ришелье решал эту проблему тем, что, поддерживая конфессиональную свободу протестантов, всячески ограничивал их политические амбиции. Окончательно результаты религиозной политики Генриха IV были ликвидированы Людовиком XIV, отменившим Нантский эдикт — этот акт наглядно продемонстрировал, что религиозный фанатизм не умер и спустя десятилетия после гибели Беарнца.
Смерть Генриха IV, показавшаяся современникам катастрофой, поскольку за ней последовали ушедшие, казалось бы, навсегда в прошлое беспорядки, заслуживает, на наш взгляд, по возможности более беспристрастного, даже отстраненного суждения. Если бы король не был убит, он ввергнул бы Францию в рискованную войну, в которой страна, возможно, погибла бы. Пролив собственную кровь, он стал сверхчеловеком, мучеником фанатизма, благодаря чему казался менее жестким абсолютизм, проводником которого он являлся, умело маскируя его своим добродушием и иронией. Генрих IV первым начал злоупотреблять фискальной системой, когда королевское усмотрение превалировало над народным согласием. Монархия обрела свою силу, злоупотребление которой и привело к ее падению в 1789 году.
Историческое восприятие Генриха IV менялось. Забытый или почти забытый, когда Король-Солнце блистал в ореоле лучей своей славы, он вошел в моду в XVIII веке, во многом благодаря Вольтеру, представившему его в качестве либерала, врага фанатизма и поборника терпимости. Если бы Вольтер посвятил ему исторический труд, сопоставимый с «Историей Карла XII» или «Веком Людовика XIV», то сложился бы более верный образ Генриха IV, нежели тот, который нарисован в довольно блеклой эпопее «Генриада». Образ Генриха интересовал тогда многих авторов, что способствовало формированию стереотипного представления о нем. Мнимый либерализм Генриха IV противопоставляли произволу абсолютной монархии.