Наконец, король натянул поводья и медленно двинулся вперед. Это были последние шаги его долгого пути. Планы, комбинации, опасности, метания, треволнения, отчаяние — все его усилия были сегодня вознаграждены. Наконец он был в Париже, этом городе, куда уже пять лет не ступал ногой ни один король. Парижане высыпали на улицы и влились в кортеж. Новость разнеслась по кварталам с быстротой молнии. Улыбающийся король, сняв шлем, ехал верхом среди ликующей толпы, вопившей во всю глотку: «Да здравствует король!»
Герольды распространяли еще влажные листовки, только что вышедшие из-под печатного станка типографии Жаме Метейе. По счастливой случайности до нас дошел один экземпляр. В листовке король успокаивает тех, кого испугало его вступление в Париж: общая амнистия даже для «тех, кого обычно называли Шестнадцатью». Он снова дает обещание жить и умереть в католической вере, сохранить парижским буржуа все их привилегии и звания.
Вступление в Париж прошло без эксцессов. На улице Сент-Оноре король помешал солдату отобрать хлеб у булочника, немного дальше запретил наказывать горожанина, не снявшего перед ним шляпу. По мере его продвижения толпа становилась все многочисленней и восторженней. «Я вижу, — заметил он, — что этот бедный народ был жертвой тирании». У паперти Собора Парижской Богоматери он спешился. Скопление народа было таким, что он с трудом смог проложить себе путь. «Оставьте их, они жаждут увидеть короля». Восемь часов утра. В сопровождении каноников собора он прошел до клироса и преклонил колени перед главным алтарем для молитвы. Началась месса, и к сводам вознеслись торжественные звуки «Те Deum».
Бриссак, Луллье и Лонглуа разъезжали по городу, раздавая листовки. Празднично звонили колокола. Однако на левом берегу возникли очаги сопротивления. Клирики Латинского квартала не желали подчиняться, так как именно там билось сердце Лиги. 1200 неаполитанских солдат забаррикадировались в воротах Бюси. Шестнадцать и их «прихвостни» блокировали ворота Сен-Жак, к ним присоединились непримиримые и банды, собранные неким Крюссе и священником Гамильтоном. Один ремесленник почти в одиночку пытался возвести баррикаду у коллежа Тринитариев. Но эти выступления быстро закончились. Член Парламента Дю Вер, который ночью впустил городскую стажу во дворец Клюни, быстро навел порядок, толпа с правого берега запрудила все улицы. Герцог Фериа приказал неаполитанцам сложить оружие.
Король снова сел на коня и отправился в Лувр, старую мрачную крепость с грязными подходами. Все это нужно будет изменить, все это недостойно короля Франции. Он миновал убогую улочку, а вот и двор, где погибли его гугеноты в Варфоломеевскую ночь, широкая лестница Генриха II, парадный зал, еще украшенный старыми гобеленами. Вся королевская мебель была распродана. В спешке расставили походную мебель, которую Генрих возил за собой из лагеря в лагерь, — столы на подставках, кровати, складные стулья и лари; развесили стенные ковры для утепления стен. Но зато короля ждал великолепный обед. Во второй половине дня он, сняв кирасу, вернулся в город.
Ворота Сен-Дени перекрывали улицу, ведущую в предместья, дальше шла дорога в испанские Нидерланды. Там король наблюдал из центральной амбразуры за уходом 3000 солдат иностранного гарнизона. Первыми шли неаполитанские роты, за ними испанцы, потом ландскнехты и валлонцы, а в хвосте понуро семенили шестьдесят монахов и священников, слишком скомпрометированных, чтобы оставаться в столице. Генрих насмешливо поприветствовал широким жестом офицеров, проходивших под проливным дождем и почтительно кланявшихся перед тем, как пройти в ворота. Три посла ограничились коротким кивком, рассмешившим Беарнца: «Кланяйтесь вашему государю! Идите с Богом, но не вздумайте возвращаться».
Вернувшись в Лувр, он занялся парижанами. Город был веселым и спокойным, лавки открыты, ремесленники заняты своей работой. Одна за другой стали прибывать делегации. Сначала появилось приходское духовенство, потом — городские власти, которые поднесли королю сладкое вино с корицей, засахаренные конфеты и канделябры, настолько был беден город. Некоторые получили заслуженную отповедь. Король отказался принять президента Нейи, одного из остервенелых членов совета Шестнадцати, и высмеял президента Аквилля, но это были исключения, так как он стремился быть любезным со всеми. Оглушенный воплями толпы, он пребывал как бы в трансе: «Я не понимаю, что вы мне говорите, и не знаю, что должен сказать вам», — признался он своим друзьям.