Имея в виду эту перспективу, Конде уговорил сеньора де Рошмора взять неожиданной атакой Анжерский замок. Операция началась в конце сентября, но так неудачно, что ее организатор вскоре был блокирован с шестнадцатью солдатами в замке жителями города, которые решительно не хотели отдать Анжер гугенотам. Наместник Анжу Генрих де Жуайез получил приказ освободить замок. Хотя дело было явно проиграно, Конде продолжал упорствовать. Он решил выйти на помощь Анжеру, но когда он подошел к городу, все уже было кончено, Рошмор был убит, а его войска капитулировали. После нескольких небольших столкновений он отступил на Север к Бофор-ан-Валле, где Клермон д'Амбуаз набрал 600 солдат, но вынужден был вернуться назад, опасаясь быть окруженным королевскими войсками, продвигающимися к Пуату. Отступление закончилось бегством. Принц распустил свои войска и с большим трудом добрался до побережья Нормандии.
Известие о неудачном предприятии Конде, повлекшем снятие осады Бруажа, быстро дошло до ставки Беарнца, где открыто насмехались над Конде, и его репутации был нанесен серьезный урон.
Между тем Генрих III решил возложить бремя войны на тех, кто ему ее навязал, 11 августа он потребовал от органов государственного управления взять на себя финансовые расходы. Советчики должны были стать плательщиками. Он оценил расходы на войну в 400000 экю в месяц. 200000 он брал на себя, а остальные 200000 должен платить город Париж на месячное содержание трех армий. Духовенство, «поскольку это: священная война», должно продать часть своей собственности, а члены Парламента должны пожертвовать своим жалованьем ради правого дела. Когда все возмутились, король гневно ответил: «Нужно было слушать меня и сохранять мир, а не принимать решение о войне, сидя в лавке или торча на клиросе. Я очень боюсь, что уничтожая проповедь, мы подвергаем опасности мессу. Что касается остального, то речь идет о деле, а не о словах». Проводя политику «чем хуже, тем лучше», он ужесточил гонения на гугенотов, издав 7 октября эдикт, который предписывал переменить веру в двухнедельный срок. 30 ноября Генрих Наваррский ответил приказом конфисковать собственность лигистов.
Монтобанский манифест
Внешне это все еще была война проповеди и мессы, но на самом деле решалась судьба монархического государства. Лига теперь подвергалась сильному натиску просвещенной буржуазии и приходского духовенства, «Революция приходских священников» грозила смести одним ударом не только царствующего короля, но и передающийся по наследству трон. Гугеноты же, наоборот, были склонны отказаться от своих республиканских настроений, чтобы сплотиться вокруг своего наваррского «защитника». Они хотели обеспечить победу традиционным монархическим путем с помощью «объединенных католиков», не одобряющих Лигу. Для этого гугенотам было достаточно сослаться на слова человека с непререкаемым авторитетом — на самого Кальвина: «Всякая власть от Бога. Нужно повиноваться государям, даже неверным и язычникам, ибо они помазанники Божьи».
Если никто не сказал ни слова в защиту Генриха III, то Морней с присущим ему красноречием взялся защищать своего короля. Как единственный наследник короны, только Генрих Бурбонский способен спасти государство. Королевство уже является его собственностью, он готов приложить все свои силы, чтобы сохранить или восстановить традиционные монархические ценности. И что бы там ни говорили о ереси, Генрих — христианский принц, остальное — всего лишь разногласия, которые касаются теологов. «Предвыборная кампания» началась четырьмя манифестами, выпущенными в один и тот же день в Монтобане.
В них Генрих упрекал духовенство в поддержке Лиги и в подстрекательстве мятежников и честолюбцев, губящих бедный невинный народ. Дворянству он напоминал, что оно по рождению причастно к делам государства и должно хранить силы для отпора чужеземцам, которые рвутся им управлять. Третьему сословию он обещал мир и спокойствие. Агитаторы, разосланные по городам и весям, обещали устранить злоупотребления, уменьшить налоги, вернуть золотой век Людовика XII, отца народа. «Молитесь Богу, господа, чтобы он своим судом отличил тех, кто хочет счастья или несчастья этого государства, бедствия или общественного процветания…»
Наконец, к городу Парижу обратился Морней, потому что «он — зеркало королевства», и настаивал на необходимости национального единения против итальянцев королевы-матери, разоряющих страну, против кровожадных Лотарингцев с их непомерными претензиями, против ненавистных испанцев и их интриг. А вокруг кого должно происходить это единение настоящих французов? Вокруг Генриха Наваррского, французского, христианского принца.