Воины же, узнав кто где будет стоять, возрадовались в сердце своем; громкими кликами и звоном рапир выказали они свою готовность. Слыша это, генерал подольский так про себя подумал: «Не верил я, что мы осаду выдержим, и без веры сюда прибыл, лишь совести своей послушный; как знать, однако, не сумеем ли мы с такими-то солдатами неприятеля отбить! Слава мне достанется, вторым Иеремией меня провозгласят, уж не счастливая ли звезда привела меня сюда?»
И как прежде сомневался он, что возможно город защитить, так теперь засомневался, что враг сможет взять его, и, сильно тем воодушевившись, рьяно стал советоваться, как расставить людей в самом городе.
Решено было, что в самом городе у Русских ворот встанет Маковецкий с небольшой группой шляхты, польских горожан, в бою более других выносливых, а также с несколькими десятками армян и евреев. Ворота Луцкие отдавали Городецкому, наводкой орудий у него ведали Жук и Матчинский. Площадь перед ратушей охранять надлежало Лукашу Дзевановскому, а Хотимирский за Русскими воротами принял под свою команду шумных цыган. От моста до самого дома пана Синицкого ведал караулом Казимеж Гумецкий, брат отважного Войцеха. Далее располагались: пан Станишевский, у Ляшских ворот — Мартин Богуш; у Спижовой башни, у самой бялоблоцкой пробоины, полагалось встать Ежи Скажинскому вместе с Яцковским. Дубравский же с Петрашевским охраняли башню Жезника. Большой городской шанец отдали Томашевичу, войту польской юрисдикции, меньший — Яцковскому: еще был отдан приказ насыпать третий шанец, с которого потом уж еврей один, отличный пушкарь, сильно досаждал туркам.
Распорядившись таким образом, весь совет отправился на ужин к генералу подольскому, который на застолье том пану Володыёвскому всяческие почести оказывал: и на главное место его усадил, и вином потчевал, и кушаньями, и речью, предсказав в ней, что потомки после осады к прозвищу «маленький рыцарь» прибавят еще титул «Гектор каменский». Володыёвский же заявил, что служить он намерен не за страх, а за совесть, хотел бы присягой связать себя в храме божием и просит князя епископа завтра же ему это дозволить. Князь епископ, смекнув, что от клятвы этой проистечь может польза общая, охотно согласился.
На другой день в соборе состоялось большое богослужение. В волнении духа сосредоточенно внимали ему рыцари, шляхта, воины и простолюдины. Володыёвский с Кетлингом распростерлись ниц у алтаря; Кшися и Бася, преклонив колени, плакали тут же за скамьями, понимая, что после такой присяги жизнь их мужей в еще большей опасности. После окончания мессы князь епископ, как водится, вынес прихожанам дароносицу; тут маленький рыцарь встал и, преклонив колени на ступеньках алтаря, молвил взволнованно, хотя и спокойным голосом:
— За величайшие милости и особое покровительство, коими я облагодетельствован господом богом всевышним и сыном его возлюбленным, даю обет и присягаю: как он и сын его помогли мне, так и я до последнего вздоха крест святой защищать намерен. А понеже командование старым замком мне вверено, я, доколе жив и руками-ногами двигать могу, вражью силу басурманскую, в разврате погрязшую, в замок не впущу, от стен его не отступлю, белой тряпки не вывешу, хоть бы мне под руинами пришлось быть погребену… Помоги мне в том бог и крестная сила. Аминь!
Торжественная тишина воцарилась в костеле, после чего раздался голос Кетлинга.
— Клянусь, — молвил он, — за особые милости, кои познал я в здешней своей отчизне, до последней капли крови замок защищать и скорее под руинами его буду погребен, нежели допущу, чтобы нога неприятеля вступила на стены его. И как я от чистого сердца с благодарностью искренней обет сей даю, так да поможет мне бог и крестная сила. Аминь!
Тут ксендз опустил дароносицу и дал приложиться к ней сперва Володыёвскому, а после Кетлингу. При виде этого рыцари, а их множество было в костеле, зашумели. Послышались голоса:
— Все клянемся! Все костьми ляжем! Не сдадим крепость! Клянемся! Аминь! Аминь! Аминь!
Сабли и рапиры со скрежетом вырвались из ножен, в костеле сделалось светло от стали. Блеск клинков озарил суровые лица, горящие глаза; неописуемое воодушевление охватило шляхту, солдат, народ.
Тут ударили колокола, загремел орган, князь епископ запел: «Sub tuam praesidium»[109], сто голосов ему вторили — так молились за крепость, бывшую сторожевой вышкой христианства и ключом Речи Посполитой.
После окончания службы Кетлинг с Володыёвским под руку вышли из костела. С ними прощались, их благословляли, ибо никто не сомневался, что они скорее погибнут, нежели сдадут замок. Но не смерть, а победа и слава, казалось, парили над ними — и, вероятно, из всей этой толпы только они одни знали, сколь страшной связали себя клятвой. Быть может, два любящих женских сердца предчувствовали гибель, нависшую над их головами, — ни Бася, ни Кшися никак не могли успокоиться, а когда наконец Володыёвский оказался в монастыре с женою, она, плача навзрыд, всхлипывая, как малый ребенок, прижалась к его груди и прерывистым голосом сказала:
— Помни… Михалек… что… упаси бог с тобою несчастье… я… я… не знаю… что… со мною… будет!
И вся задрожала от волнения, маленький рыцарь был очень растроган. Желтые его усики зашевелились, наконец он сказал:
— Ну же, Баська… надобно было, ну!..
— Лучше бы мне умереть! — сказала Бася.
Услышав это, маленький рыцарь еще быстрее зашевелил усиками и, повторив несколько раз подряд: «Не надо, Баська, не надо!», стал утешать это любимейшее в мире создание.
— А помнишь, когда бог мне вернул тебя, что я сказал? Я так ему сказал: «Все, на что я способен, обещаю тебе. После войны, коли жив останусь, костельчик поставлю, но во время войны должен я ратный подвиг совершить, чтобы неблагодарностью не огорчить тебя». Что там замок! И этого мало за такое-то благодеяние! Пришла пора! Разве ж годится, чтобы спаситель сказал: «Однако же пустобрех он». Да пусть меня лучше каменья замка погребут, нежели я честное слово рыцаря, данное богу, нарушу! Надобно, Баська, и все тут! Богу, Баська, доверимся!..
ГЛАВА LI
В тот же день Володыёвский отправился с хоругвями на подмогу молодому Васильковскому, который поспешил к Грынчуку: от того пришло известие, что татары прорвались туда по бездорожью, вяжут людей, скот отымают, деревень, впрочем, не жгут, чтоб себя не выдавать. Васильковский вмиг расправился с ними, ясырей отобрал, пленников взял. Володыёвский отправил тех пленников в Жванец, поручив Маковецкому допросить их и все записать в подробности, чтобы можно было их показания отослать гетману и королю. Татары показали, что границу они перешли по приказу пыркалаба, на подмогу им дан был ротмистр Стынган с валахами. Однако, где именно стоит сейчас турецкий владыка со своими полчищами, они, несмотря на пытки, сказать не умели, ибо, двигаясь рассеянным строем впереди войска, связи со становищем не поддерживали.
Все, однако же, согласно показали, что султан полчища свои уже двинул, что идет он на Речь Посполитую и, по всему видать, в скором времени встанет под Хотином. Для будущих защитников Каменца ничего нового в этих показаниях не было, однако же, поскольку в Варшаве при королевском дворе в войну до сей поры не верили, подкоморий подольский велел отрядить пленников вместе с новостями в Варшаву.