У маленького рыцаря тоже были сведения верные, и, может быть, еще вернее, ибо пришли они из Хотина, что война неминуема, он даже послал те сведения гетману. Однако письмо Бялогловского, их подтверждающее, прислано было с крайнего рубежа и оттого произвело на него сильное впечатление. Не войны, однако, боялся маленький рыцарь, он думал о Басе.
— Приказ гетмана отозвать гарнизоны всякий день может прийти, — говорил он Заглобе, — и тогда — служба есть служба — надобно будет, не мешкая, выступить, а тут Баська лежит и время трудное.
— А хоть бы и десять приказов пришло, — ответил на это Заглоба, — Баська — вот главное. Будем сидеть тут, покуда вовсе не оправится. Война-то ведь в конце зимы не начнется, да и в распутицу тоже, тем паче что против Каменца тяжелые пушки будут двинуты.
— В тебе, сударь мой, старый волонтер сидит, — возразил раздраженно маленький рыцарь, — ты что же думаешь, ради приватного интереса можно приказом пренебречь?
— Ха! Ежели приказ тебе Баськи милее, что же, грузи ее на воз, да и поезжай. Я знаю, знаю, ты по приказу готов ее хотя бы и вилами подсадить, коли окажется, что сама она на телегу взобраться не в силах. Дьявол вас побери с вашей дисциплиной! В стародавние времена человек делал, что мог, а что не мог, того и не делал. Ты про милосердие знай языком треплешь, а как крикнут: «Айда на турка!» — тут же и выплюнешь его, ровно косточку, а бедняжечку за конем на аркане поволочешь!
— Это у меня-то нет к Басе милосердия?! Ты, сударь, бога побойся! — вскричал маленький рыцарь.
Заглоба еще посопел сердито, но, взглянув на озабоченное лицо Володыёвского, сказал ему так:
— Михал, ты же знаешь, я Баську как дочь родную люблю. А иначе черта с два стал бы я сидеть тут под обухом турецким, вместо того чтобы в безопасном месте отдыху предаваться, чего никто при моих-то годах не поставил бы мне в вину. А скажи-ка, кто тебе Баську высватал? Ежели окажется, что не я, вели мне кадку воды испить, ничего для вкуса туда не подбавив.
— Всей жизнью, сударь, не расплатиться мне с тобой за это! — ответил маленький рыцарь.
Они обнялись, и тотчас меж ними воцарилось полное согласие.
— Я вот что надумал, — сказал маленький рыцарь, — как война грянет, ты, сударь, заберешь Баську с собою и поедешь с нею к Скшетуским, в Луковскую землю. Туда-то уж чамбулы не дойдут.
— Сделаю это для тебя, хотя зуб у меня на турка, нет подлее свинского этого непьющего народа.
— Одного боюсь я, кабы Баська в Каменец не напросилась, чтобы при мне там быть. У меня мороз по коже, как подумаю об этом, а уж она, с места мне не сойти, будет проситься.
— А ты не позволишь. Или мало зла оттого приключилось, что ты во всем ей потворствуешь, вот и в рашковскую экспедицию ее отпустил, хотя я с самого начала противился!
— А вот и неправда! Ты, сударь, сказал, что не хочешь советовать.
— Так это же еще хуже, чем если бы я не советовал.
— Вроде бы уж такая наука для Баськи, да где там! Увидит меч над моей головой — тут же и упрется!
— Говорю тебе, не позволяй, черт побери! Тряпка ты, а не муж!
— Confiteor[101], стоит ей только кулачки к глазкам поднести и плакать начать, да просто притвориться, будто плачет и все! Во мне уж сердце — что масло на сковородке. Не иначе как зельем она меня опоила. Отослать я ее отошлю, мне ее сохранность дороже жизни, но как подумаю, что придется ее огорчить, видит бог — сердце разрывается от жалости.
— Михал, бога побойся, не будь таким подкаблучником!
— Ба, не будь! А кто ж, сударь, говорил давеча, будто нет у меня к ней милосердия.
— Хе? — произнес Заглоба.
— Сметки тебе, сударь, не занимать стать, а и сам за ухом почесываешь!
— Так ведь думаю, как бы нам уговорить ее.
— А коли будет кулачками глаза тереть?
— Это уж как бог свят, будет! — сокрушенно сказал Заглоба.
Так они судили да рядили, ибо, по правде сказать, Бася оседлала их обоих. Избаловали они ее во время болезни до крайности и так любили, что необходимость поступить вопреки ее сердцу и желанию приводила их в ужас. Что Бася противиться не станет и приговору покорится, в том они оба не сомневались, однако, не говоря уж о Володыёвском, даже Заглоба предпочел бы ударить сам-третей на полк янычаров, нежели видеть, как она трет кулачками глаза.
ГЛАВА XLIII
В тот самый день явилась к ним надежная, как они полагали, поддержка в лице нежданных и самых что ни на есть милых сердцу гостей. Под вечер приехали безо всякого предупреждения супруги Кетлинги. Радость и изумление в Хрептеве при их появлении не поддаются описанию; они же, узнав, что Бася уже выздоравливает, тоже очень обрадовались. Кшися тотчас же ворвалась в боковушу к Басе, и донесшийся оттуда визг и восклицания известили рыцарей, сколь Бася счастлива.
Кетлинг с Володыёвским заключили друг друга в объятья.
— Боже мой, Кетлинг! — сказал наконец маленький рыцарь. — Меня бы и булава так не обрадовала, но как ты-то в наших краях оказался?
— Гетман назначил меня командовать артиллерией в Каменце, вот мы с женой и приехали туда. Узнали о бедах, что на вашу долю выпали, и поспешили в Хрептев. Слава богу, Михал, что все обошлось. Ехали мы в огорчении великом и в тревоге, не зная еще, радость нас ожидает или печаль.
— Утеха! — вставил Заглоба.
— Как же такое приключилось? — спросил Кетлинг.
Маленький рыцарь и Заглоба наперехват стали рассказывать, а Кетлинг слушал, закатывал глаза, воздевал руки и поражался Басиному мужеству.
Наговорившись всласть, стал маленький рыцарь выспрашивать у Кетлинга про его житье-бытье, и тот в подробностях обо всем ему поведал. Обвенчавшись, они с Кшисей поселились на пограничье Курляндии. Было им друг с другом так хорошо, что и в небесах лучше не бывает. Кетлинг, женясь на Кшисе, убежден был, что берет в жены «неземное существо», и мнения своего до сей поры не изменил.
Заглобе и Володыёвскому при этих словах его тотчас же вспомнился прежний Кетлинг, с его светскими манерами, и они принялись снова его тискать, и когда уже вдосталь выразили дружеские свои чувства, старый шляхтич спросил:
— А что, у неземного этого существа, не случился ли часом этакий земной casus[102], что ногами брыкается и пальцем в носу ковыряет?
— Бог дал нам сына! — ответил Кетлинг. — А нынче вот опять…
— Я заметил, — прервал его Заглоба. — А у нас тут все по старому!
При этих словах он вперил здоровый свой глаз в маленького рыцаря, и тот быстро задвигал усиками.
Дальнейший разговор был прерван появлением Кшиси; встав в дверях, она объявила:
— Баська вас просит!
Все тут же направились в покойчик, и там все началось сызнова. Кетлинг целовал руки Басе, Володыёвский — Кшисе, и все с любопытством вглядывались друг в друга, как и положено людям, которые давно не виделись.
Кетлинг почти не изменился, только волосы были коротко острижены, и это молодило его; зато Кшися, сейчас во всяком случае, изменилась очень сильно. Куда девалась давняя ее хрупкость и стройность; лицо побледнело и пушок над верхней губой казался темней. Прежними были лишь прекрасные глаза с необычайно длинными ресницами и спокойствие во всем облике. Но черты лица, некогда столь привлекательные, утратили тонкость. Это, правда, могло пройти; но Володыёвский, глядя на нее и сравнивая со своей Баськой, невольно говорил себе: «Боже! Как мог я любить эту, когда обе они были рядом? Где были мои глаза?»
Напротив, Баська показалась Кетлингу очаровательной. Очень хороша она была с льняной своей прядкой, падающей на брови; кожа, утратив румянец, стала после болезни подобна лепестку белой розы. Нынче, однако, личико ее слегка разрумянилось от радости и ноздри раздувались. Она казалась совсем юной, почти подросток — на первый взгляд лет этак на десять моложе Кшиси.