Он путался с «ты», на «вы»: — Когда будет надо, — показал он, вниз, — всегда можешь пойти туда. Это хороший город, я знал и любил его раньше.
— А, может, мы вместе?...
— Нет. Этот город теперь не для меня…
— Тебя там повесят?
— Не знаю. Думаю, что должны*…(*Общество и государства жестоко преследовали пиратский рэкет. Уличенный пират должен быть повешен без промедление. Чаще всего, на корабельной рее…)
Правую руку держала над сердцем Генрика: не прижатая ею прореха разорванной ткани, могла обнажить плечо и грудь — затем и порвали платье. А платья другие, и, может быть, зонтик Генрики, остались пиратской добычей на корабле.
— Жаль, — вслух признался он, — в моем доме нет женской одежды… Но, дом, Генрика, — есть! Он вот, и он твой!
— Ты уйдешь?
— Да. Я должен.
— Кому? — обезоружила Генрика.
«Я оставил тебя в живых, черт возьми! — словами пирата, не вслух, отвернувшись, выругался Копли Бэнкс, — Глупо терзать меня дальше...».
— Все! — сказал он, и ушел.
Видело пламя свечи, отражаясь в глазах…«Дал волю птице из клетки, и готов уже все забыть, — задумалась в одиночестве Генрика. — Так спешат те, кто боится раздумать. Зачем окликать такого? Зачем? Лучше также забыть, оставаясь потерянной, но спасенной».
«Вытереть, надо вытереть Бэнкса из памяти напрочь! — иначе забыть невозможно кошмарный сон, смерть отца и брата. Убитых, дай бог — не руками Бэнкса…
Но он — из той кровожадной оравы, прыжком на палубу опрокинувшей мир. Дым, кровь скоротечного боя и смерть, смерть… Разве можно забыть это все, не забывая Бэнкса?
Рука потянулась к свече и засветила огонь. Легко и бесшумно скользил с фитилька огонек. Не обжигающий, светлый огонь заслонял имя Бэнкса... Он и сам так хотел: «Этот город теперь не для меня…». Разве только город? Разве жизнь уместна вообще, в руках пирата, в душе?
Воздух чище, светлей становился от мысли, что нет больше Бэнкса. Ободренный взгляд всматривался вокруг, возвращалась жизнь…
«А Бэнкс не боялся смерти… — дрогнуло, как споткнулось, пламя, — Или же не считался со мной, или напротив — доверял, как тот, кому терять нечего? Отвергнутый, он показал на свечу, — «Можно всему положить конец. Всему миру. Достаточно бросить, — и корабельный порох поставит точку!».
Ушел, не узнав о том, какие надежды и ужас видело пламя свечи, отражаясь в глазах обреченной Генрики. Он не знает: тянулась рука в соблазне, и всю ночь не сводила Генрика глаз, покуда, сгорев, не погасла свеча…
***«Кошмар продолжается?» — изумилась с восходом солнца Генрика. На пороге, в проеме открытой двери стоял Бэнкс. С плеча, заставляя щуриться, струилось солнце, мешая увидеть лицо и глаза пришедшего.
— Нам надо пойти, и купить тебе новое платье, — просто, как не исчезал, сказал он.
Генрика отступила. Взгляды встретились и Бэнкс подумал: «Дай бог, что хватило ума, не наделать глупостей, — подарить ей платье. Добычу, из рук пирата!».
— Ты не обещал вернуться…
— И сам не знал, что могу вернуться, Генрика.
Холодные взгляды сопровождали их в городе. Бэнкса знали, кивали приветствуя, и отзывались, когда он мог сказать два-три слова, другим. Но, обернувшись, она замечала другие глаза, тех же самых людей…
— Тебе надо выбрать платье самой, хорошо?
— А ты не хочешь…
— Хочу, но могу ошибиться. Я слишком легко это делаю…
«Где он?» — подумала Генрика о его мыслях. И признала, что почему-то не может не думать об этом. «Должна ненавидеть, — она понимала, — должна быть с теми, кто смотрит в спину, и так же смотреть…».
— Уже столько ошибок, что знаю точно: жизни не хватит исправить...
— Кто не ошибается, Бэнкс?
— Но не хочу, чтоб за эти ошибки платила ты. Пусть даже в виде платья, которое будет не тем.
***— Рад, — сказал с приближением сумерек, Бэнкс, — что день прошел не напрасно.
— Жизнь — не один день. Завтра тоже, Бэнкс…
— Нет, я ухожу.
За спиной, в океане, у горизонта, под черным пиратским флагом, стоял корабль. Бэнкс оттуда. Оттуда, где пушки, и абордажные крючья. С корабля, с которого в шлейфах кровавых уходят в пучину, ко дну океана, невинные люди.
— Разве там твое место, Бэнкс?
— Но уже не здесь. Здесь твое, и так справедливо! Хорошо, Генрика, что это так!
— Это же твой дом.
— Был моим. А теперь в нем давно не живут цветы.
— Ты любил цветы?
— Любил. И здесь их всегда было много.
— А ты знаешь, какими глазами глядят тебе вслед?
— Знаю.
— Почему так?
— Они меня помнят другим.