— Алена, — решился пройти в ее комнату, Палыч, — Ален, да, ты знаешь ли, что я пришел? Я, вот что… Я же тебе, со стекольней помог?
— Да.
— У-ух, да так, ничего ты живешь, Аленка? Кровать вот такая. Широкая, а!
Он сел на кровать и отставил винтовку. Может быть спохватился: не зря ли отставил? Но тянуться к ней снова, было бы просто нелепо.
— Так вот, помог, и еще помогу. Ты скажи только, как? Ну… Ты хочешь чего? В чем нуждаешься, а? Я могу. Все могу, Ален!
«Дурак! — свечением, как-то похожим на то, что блуждает в полярном небе, мелькало в глубинах души, — ты же мог ее, Осип Палыч, уже и не раз…» Терял он себя, отчего-то, при ней. Но хотел, господи, как он хотел ее…
Она, отступив, стояла напротив, скрестивши руки. От этого вверх, по животу, под грудь приподнимался и без того короткий подол халатика.
— Ну, вот, Ален, например, пайком. Или как его там, фуражом — тьфу ты-ё, — мануфакт... Ну одежда красивая, в общем. Для женщин. Красивая ж ты, Ален! Вот, тебе! Я могу, — у тебя все шкафы будут, во! — показал он ладонью над головой. — Такие платья, бельишко, ты знаешь: трусики-лифчики — шелк. И для тела — одно удовольствие, знаешь? Ты знаешь, Аленка, какое от них удовольствие, — этих вот, трусиков шелковых, а?...
Губы Аленки сжимались: один уголок она, пряча волнение, втягивала, и, не замечая, кусала. Пальцы приподнятой вдоль отворота ладони, теребили краешек, как раз у той самой ямочки, между ключиц.
— Оно пусть не новое, но все поглажено, чисто, Ален…
— Их заставили все это снять, а потом убили?
— Ален, да не только. Вот, тьфу ты-ё, — из шкафов конфискуют... Ален, — протянул он руки, — ну, подойди.
Она раскрестила руки. Убрала их за спину.
— Ален, — подождав, опустил он голову, — ты понимаешь, люблю. Вот, чего же я так? Я люблю… Из-за этого все…
Он чувствовал, как отшагнула она от стены. И губки она теперь не кусала. Они раскрылись, тайно, чуть слышно, вздыхая.
Сидеть истуканом теперь было глупо.
— Не веришь, Аленка? Конечно, не веришь. Зря…
Не двинулась с места Аленка. Отвернулась, припала плечом к равнодушной стене, как будто стала пониже, поменьше. Лицо скрылось в лодочке сложенных вместе ладоней.
— Я, знаешь ли, может быть, человеком мог стать. Тебе — вообще бы все сделал... Пойми, ни кому не скажем. Я ведь понимаю — свое у тебя может быть; у меня — свое. А что мы с тобой — это полная тайна. Гарантия — это, сама понимаешь, — я точно тебе обеспечу!
— Не хочешь, Аленка? — приблизился он. Ладонью, тихонько, подушками пальцев и только, прошелся по спинке. Легонечко чиркнул, направо-налево, у самой талии.
— Вот что, — почувствовал он что растаял, как и тогда ушел снова последний шанс. — Я тебе, все, понимаешь, с душой, рассказал… Не надо тебе по-хорошему? Нет? Значит, смотри, — и не будет! Не будет, ты слышишь? Ну все, я пошел!
Ждал, что она остановит. Но она и не шелохнулась.
— Прибежишь! — сказал он и захлопнул дверь.
— Мам, это я, открывай!
— Господи, Леш? Сам пришел? Боже…
— Да, мам, я уже на ходу. Я работаю, мам.
— Как? Как ты можешь работать?
— Да все хорошо, могу, мама.
— Господи, да хорошо! Значит, не тронут тебя теперь Леша?
— Нет, мама, не тронут. Есть документ. За меня теперь волноваться не надо. А как у тебя-то здоровье, мама?
Мама боялась поверить:
— Как ты пошел туда? Я боялась, о господи! Знал бы, как я боялась, что про тебя вообще узнают… Семеныча, вон, — ты же знаешь?
— Я все, мама, знаю. На людях работаю, все же…
— Голова твоя, сын! Ой, головушка, а… Заявился в депо: а ну, как бы сказали, кто ты. Не боялся? Про мать не подумал?
— Мам, сами пришли.
— Как это сами пришли?
— Так. Пришли из депо и сказали, что рук мол, рабочих, нет. Приходи, тебя ждут. Аусвайс и паек получишь. А что еще надо?
— Как, сами?
— Да…
— Так ни кто ведь не знал.
— И ты за меня, не просила?
— Какой там просила! Ты что? Я боялась. Боялась, сынок, страшенно! Я ж тебя и Аленке-то отдала, чтоб ни кто не знал. Ой, Ле-еш…
Бессильно упали мамины руки.
— Ой, Ле-еш, если б знала, что можно так будет, открыто, пойти в депо, я тебя ни за что, знаешь ли, ни за что бы не отдала Аленке...
Было предчувствие. Весь день старалась не дать ему воли Аленка. А близко к полуночи, стало понятно: Алеши сегодня не будет.
«Я? — стала думать Аленка, — что я могла наделать такого, чтобы он не пришел? Ведь я же люблю, он знает! Не верит?» Последнего, даже не только понять, — подумать о том невозможно. Нет! Но вот, что касается первого…
Слеза накипевшей горечи, и боль от прикушенной губки, настигли Аленку. Где, кто найдется из тех, кто б сумел разобраться в том, что она творит? Кто-нибудь там, среди звезд? Или здесь, на земле? Таких нет. Нигде нет! Всевышний и Родина — даже они, разве вправе они, осудить Аленку? Да ведь не у них, и не у войны, — а у смерти был выхвачен ею Алеша! И в том, что она натворит: с собой, с ним, и с ними — правоты будет больше, чем солдат у обеих сторон войны.