выполненный физиком-метеорологом Малманом. В своем
предисловии последний писал, что «исследования Гумбольдта о строении
азиатского материка вызовут в читателе удивление перед открывающимся
в них основательнейшим изучением бесчисленных источников,
соединенном с обширнейшими сведениями во всех областях человеческого
знания».
Тем не менее, уже после смерти Гумбольдта новые данные по
орографии Азии показали ошибочность некоторых утверждений
Гумбольдта и необходимость внесения в его картину строения Азии
существенных изменений. В этом обстоятельстве нет ничего
удивительного, было бы наоборот непонятным, если бы многочисленные
позднейшие исследования не добавили бы ничего нового к той
картине, которую Гумбольдт дал главным образом на основании
сопоставления имевшихся литературных данных с тем относительно
немногим, что удалось ему видеть самому.
Для оценки значения работы Гумбольдта в отношении Азии мы
воспользуемся словами известного геолога И. р. Мушкетова из его
труда, посвященного Туркестану (т. I, 1886). «Гумбольдт разобрал
и критически оценил громадный и далеко не полный материал;
сумел построить из него ясную орографическую картину; он впервые
указал границы Средней Азии и тем самым выяснил значение этого
географического термина; он вернее, чем кто-либо, понял
орографические особенности ее: все громадные хребты, насколько было
возможно, обозначил точно и распределил их в простую систему; он
указал их геологическое различие и связь... Словом... Гумбольдт
действительно дал основу, метод и направление исследователям
Средней Азии».
* * *
Закат жизни Гумбольдта был омрачен смертью его брата, с
которым его связывали узы близкой дружбы и нежной любви. 8
апреля 1835 г. «Вильгельм Гумбольдт,—писал он,—тихо испустил дух,.
в тот момент, когда заходящее солнце посылало в его комнату свои
последние лучи». Это был тяжелый удар, отзвуками которого полны
его письма этого времени. «Пожалейте меня,—писал он 10 апреля
в одном из них.—Я самый несчастный из людей. Я был свидетелем
десятидневной агонии. Мой брат умер позавчера в шесть часов
вечера». «Я потерял половину моего существования,—пишет он в
другом письме,—но я буду пытаться вернуть свое спокойствие, которое
еще далеко от меня, углубляясь в свое изучение всеобщей
физической географии, вызывая воспоминания античного мира, из которых
мой брат черпал свои самые прекрасные и самые счастливые
вдохновения».
В эти годы душевного одиночества Берлин казался ему еще более
чуждым: «это моральная песчаная пустыня, украшенная кустами.
акаций и цветущими полями картофеля»; его тяготили его
придворные обязанности, а необходимость постоянной езды из Берлина
в Потсдам «как качание маятника между двумя так называемыми
резиденциями» «увеличивали беспокойность его часто мало духовной
жизни, подобной метанию летучей мыши».
Но вместе с тем он чересчур привык к этой придворной жизни,
чтобы от нее отказаться. «Моя жизнь,—пишет он в 1846 г.,—тягостно
раздвоенная жизнь, так как мне для литературной работы остаются
лишь ночные часы. Вы меня спросите, почему же я в 76-летнем воз-
рясте не создам себе другого положения? Проблема человеческой
жизни—запутанная проблема. Уют, старые обязанности, глупые
надежды—все создает препятствия».
После целого дня пустых разговоров он с удвоенной энергией
принимался за ночную работу. «Недостаток физического сна,
который он в конце концов ограничил лишь немногими послеполуноч-
ными часами, возмещал в значительной степени моральный сон его
ежедневной жизни», хорошо заметил один из его биографов.
А эта ночная работа всего последнего периода его жизни была
посвящена синтезу собиравшихся им в течение более полустолетия
данных, для задуманного еще в XVIII веке произведения
«Физика мира». «Моим безумным намерением является представить
в одном произведении весь материальный мир, все что мы сегодня
знаем о явлениях в небесном мире и в жизни земли, начиная от
туманностей и до географии мхов на гранитных скалах, притом в
произведении, которое своим живым языком пробуждало бы интерес
и поднимало душевное состояние. Каждая крупная и важная мысль,
которая когда-либо возникала, должна быть приведена наравне
с фактами. Она должна изобразить эпоху духовного развития
человечества (в его познании природы)... В специальной части
все числовые результаты, самые точные, как в «Exposition du
systeme du monde» Лапласа... В целом это не то, что обычно
называют физическим землеописанием—оно охватывает небо и землю г
все мироздание». Такова была программа этого гигантского
произведения.
Из этой программы совершенно ясно вытекает двойная цель,
которую хотел осуществить Гумбольдт: с одной стороны, обращением
к эстетическому чувству читателей создать в них интерес и
стремление к познанию природы, с другой же стороны—отобразить все
направления мысли, имевшие когда-либо целью познание проблем
естествознания и вместе с тем все имевшиеся· фактические данные для
современного толкования этих проблем. «Книга о природе должна
вызывать такое же впечатление, как и сама природа». «Сияющие
звезды радуют и воодушевляют и все же они вращаются в
небосводе по определенным математическим фигурам».
Этим объясняются те колоссальные трудности к осуществлению
такого предприятия, которые надо было преодолеть, то количество
материала, которое надо было еще добавить к тому, что собиралось
уже в течение 60 лет. Вот почему, не доверяя себе, Гумбольдт
посылал специалистам на просмотр свои корректуры, надолго
приостанавливал печатание, бесконечное число раз переделывал. Наконец,.
в конце 1844 г., на 4-й год после начала набора, вышел первый том:
«Космоса».
«В поздний вечер очень беспокойной жизни,—писал он в
введении к этому тому,—передаю я немецкому народу произведение, облик
которого в неясных контурах носился перед моей душой в течение
почти полустолетия. Я посвящаю его моим современникам с
робостью, внушаемой мне понятным недоверием в размеры моих сил.
Я стараюсь забыть, что долго ожидаемые труды обычно имеют
возможность рассчитывать на значительно меньшее снисхождение... Но
попытка изобразить природу во всей ее жизненности и величии,
попытка найти в волнообразно повторяющихся сменах физической
изменчивости нечто постоянное и в будупще времена останется не