6. Итак, лишать Гомера риторического искусства — значит совершенно пренебрегать нашими основными положениями. Ибо что же в такой степени свойственно риторике, как не стиль? Что же так свойственно поэзии? И кто же превзошел Гомера в отношении стиля? «Да, клянусь Зевсом, — ты ответишь, — но ведь стиль поэзии отличен от риторического». «По виду — да; так же как в самой поэзии, стиль трагедии отличается от стиля комедии, и в прозе стиль истории отличается от стиля судебных речей». Не является ли речь термином, выражающим родовое понятие, виды которого — ритмическая и прозаическая речь? Или же речь в самом общем смысле является скорее понятием родовым, тогда как ораторская речь не является родовым понятием и стиль есть просто достоинство речи? Но прозаическая речь (я имею в виду художественную прозу) есть подражание поэтической. Ибо поэзия как искусство первой выступила на сцену и первой снискала к себе уважение. Затем появились Кадм, Ферекид, Гекатей и их последователи с прозаическими сочинениями, в которых они подражали поэзии, отбросив стихотворный размер, но сохранив все характерные особенности поэтического стиля. Далее, последующие писатели в свою очередь постепенно отбрасывали какую-нибудь из этих особенностей и, придав прозе ее теперешнюю форму, как бы низвели ее с некоей высоты. Точно так же о комедии можно сказать, что она получила свою структуру от трагедии и, отступив от трагической возвышенности, дошла до так называемого теперь «прозаического» стиля. И тот факт, что древние употребляли слово «петь» вместо «говорить»[41], свидетельствует именно о том, что поэзия была источником и началом витиеватого или риторического стиля. Ведь публичное исполнение стихов сопровождалось песней. Это была речь мелодическая или «ода»[42]. И от слова «ода» стали говорить рапсодия, трагедия и комедия. Если слово «говорить»[43] сначала употреблялось в отношении поэтического «стиля»[44] и если этот стиль у древних сопровождался песней, то термин «петь» у них означал то же самое, что и «говорить». Затем, после того как они употребили первый из этих двух терминов в неточном смысле по отношению к прозаической речи, это неточное употребление перешло также и на последний. Кроме того, тот факт, что неритмическая речь была названа «пешей»[45], показывает ее нисхождение на землю с некоей высоты или с колесницы.
7. Однако Гомер, по словам Эратосфена, говорит не только о странах, которые находятся по соседству и в самой Греции, но даже и о многих отдаленных странах; и при изложении мифов Гомер более точен, чем последующие писатели, так как он не во всем видит чудеса, но в поучение нам употребляет аллегории, перерабатывает мифы или стремится снискать расположение слушателей, особенно в рассказе о странствованиях Одиссея; говоря об этом странствовании, Эратосфен допускает много ошибок; он объявляет пустыми болтунами не только толкователей Гомера, но и самого поэта. Но об этом стоит сказать более подробно.
8. Прежде всего я должен отметить, что не только одни поэты признавали достоверность мифов. Ведь государства и законодатели гораздо раньше поэтов признавали мифы из соображений их полезности[46], так как всматривались в чувственную природу разумного человеческого существа. Ведь человек отличается любознательностью, и в этом коренится его любовь к мифическим рассказам, которая побуждает детей слушать и все более и более принимать участие в этих рассказах. Причина в том, что миф для них есть какой-то новый язык — язык, который говорит им не об этом реальном мире, а о другом, существующем помимо этого. Новизна же и неизвестность сюжета доставляют удовольствие. И это как раз и внушает человеку любознательность. Но если сюда присоединится элемент диковинного или чудесного, то тем самым усиливается удовольствие от рассказов, которое и является как бы приворотным зельем для обучения. В начале обучения детей необходимо употреблять такие приманки, но по мере того как они начнут подрастать, следует подводить их к познанию реальных предметов, так как их разум уже окреп и больше не нуждается в том, чтобы ему угождали. И всякий невежественный и необразованный человек является в некотором смысле ребенком и, как ребенок, любит мифы. Этим отличается и человек полуобразованный, ибо его разум недостаточно развит и, кроме того, сохраняет привычку, приобретенную с детства. Но так как чудесный элемент в мифах не только доставляет удовольствие, но даже внушает страх, то мы можем пользоваться мифами того и другого рода для детей и взрослых. Детям мы рассказываем мифы, доставляющие удовольствие для поощрения к добру и внушающие страх, чтобы отвлечь их от нехороших поступков. Таковы, например, Ламия, мифы о Горгоне, Эфиальте и Мормолике. Мифы, доставляющие удовольствие, побуждают к добру большинство населения государств. Так бывает, когда люди, живущие там, слушают рассказы поэтов о мифических подвигах, например о подвигах Геракла, Фесея или о почестях, дарованных им богами, или же видят картины, примитивные статуи или скульптурные произведения, изображающие какую-нибудь такого рода внезапную перемену судьбы мифических героев в противоположную сторону. Но эти люди отвращаются от злых поступков, когда узнают из описаний или путем символического изображения невидимых предметов о божественных карах, ужасах и угрозах или когда верят, что люди подверглись таким испытаниям. Ведь имея дело с толпой женщин или со всяким простонародьем, философ не может убедить их разумными доводами или вселить в них чувства благочестия, набожности и веры: в этом случае необходим суеверный страх, а его невозможно внушить, не прибегая к сказкам и чудесам. Ведь молния, эгида, трезубец, факелы, драконы, копья-тирсы — оружие богов — все это сказки, так же как и все древнее учение о богах. Но основатели государств признали священными эти сказки, превратив их в некие пугала, чтобы держать в страхе людей простодушных. Так как сущность мифологии — в этом и поскольку она оказала благотворное влияние на общественные и политические формы жизни, так же как и на познание реальных фактов, то древние сохраняли свою систему воспитания детей до наступления зрелого возраста: они считали, что с помощью поэзии как воспитательного средства можно в достаточной степени справиться с задачей воспитания во всяком возрасте. Но спустя много времени выступили на сцену, сменив поэзию, история и нынешняя философия. Философия, однако, доступна лишь немногим, тогда как поэзия более полезна для широкой публики и способна привлечь народ в театры; и это в высшей степени справедливо для гомеровской поэзии. Первые историки и физики были также и сочинителями мифов.