Утром обнаруживаем, что и остальные четыре лошади сдохли. Лишь якутская лошадка жива-здорова и с удивлением обнюхивает трупы своих неприспособленных сородичей!
Много лет прошло с тех пор, но, как сейчас, я вижу нашу бязевую палатку, стоящую среди безмолвного снежного простора, трупы павших лошадей, тощие вьюки с нашим двухмесячным запасом продуктов и рабочих, с тоской глядящих вслед Егору Ананьевичу, который, сидя на бодро шагающей низкорослой лошадке, быстро удаляется по проторенной нами дороге.
Уложив на настил павших лошадей и часть продуктов, мы взбираемся на десятиметровую террасу и с тяжелыми котомками выходим по глубокому снегу на первый правый приток Таежного — ключ Каменистый. Здесь мы будем вести разведку. Выбираем лесистое место для барака. Через шесть дней низкое таежное жилье готово. Разведчики приступают к шурфовке.
Я навещаю ранее приехавших разведчиков на ключе Стремительном. Они уже построили барак и шурфуют вовсю.
В одном месте близ барака снег очищен до самой земли.
— В чем дело, для чего столько снега перерыто? — спрашиваю я прораба Ершова.
— Да это мои ребята под снегом «бычки» искали, окурки. Здесь летом палатка полевой партии стояла. Вот и вспомнили курильщики про бычки… — Лицо Ершова становится серьезным. — Как дальше будем жить? — тревожно спрашивает он. — У нас продуктов от силы дней на двадцать осталось.
— А где же ваш трехмесячный паек? — удивляюсь я.
— Какой там паек! Ребята молодые, наработаются, аппетит, что называется, волчий. Да и не могу их с первых дней заставлять голодать…
Я ему рассказываю про павших лошадей.
— Придется нам в ближайшие дни приниматься за лошадок, — улыбаюсь я, хотя на душе у меня скребут кошки.
Несмотря на приближающуюся голодовку, разведчики работают хорошо. В подавленном состоянии находятся лишь курильщики. Некоторые из них курят сухой мох, выдирая его из пазов барака.
— Через месяц-два зимней дорогой подвезут продукту — уверяю я вечером соседей, — а до этого времени постараюсь достать продукты и курево в экспедиции Цареградского. Тогда, — обещаю я, — причитающийся мне табак отдам вам.
Измученных разведчиков радует даже эта слабая надежда.
Прошел октябрь. Продукты уже на исходе и в нашей партии. Съедена последняя павшая лошадь. Решаю идти за помощью на базу экспедиции. По льду реки, едва не попав в полынью, добираюсь до базы.
Здесь все заняты обработкой летних материалов. Продуктов так же, как и у нас, в обрез.
— Придется все же вас выручить, — говорит Цареградский.
Он дает приказание снарядить единственную собачью упряжку. Вот уже нарты нагружены продуктами. Из неприкосновенных запасов мне дают пять килограммов шоколаду. Захватываю с собой широкие, обитые камусом лыжи.
…Собаки стремительно несутся по чистому льду. Темнеет в стороне большая полынья. В ней плавают две утки. Собаки с визгом и лаем мчатся прямо к воде, но, к счастью, утки взлетают, и наши сани скользят по кромке прогибающегося льда в полуметре от воды.
— Будь вы неладны, чуть не утопили, — ругает каюр собак и не удерживается от «рукопашного внушения».
Добравшись до разведчиков, по-братски делюсь с соседями всем, вплоть до шоколада. Посылаю упряжку, чтобы подвезли трупы павших лошадей. Разведчики ругаются, давятся, но ничего не поделаешь — приходится есть конину.
У нас уже многие шурфы добиты. Нужно налаживать промывку проб. Середина ноября, но о приходе транспортов в тайге ничего не слышно. О нас как будто все забыли.
Становится все холоднее и холоднее. Продуктов почти нет. «Надо идти за помощью на прииск «Среднекан», — решаю я. Достаю схему, начерченную Билибиным, и рано утром на лыжах направляюсь через перевал на Среднекан. Снег рыхлый более метра глубиной, к тому же идти мешает валежник. Вот и водораздел. В какую же из трех долин мне спускаться? Еще раз повертев в руках схему, выбираю направление и быстро начинаю спускаться. Полдня иду по узкой долине, а Колымы все нет и нет. Начинает закрадываться сомнение — не попал ли я в ту колымскую петлю, о которой говорил Билибин. Вот и Устье. На дереве белеет затес: «река Радужная. Раковский. 1929 год». Сомнений нет, я в начале петли и с самого водораздела шел в противоположную от Среднекана сторону. Теперь нахожусь от него почти в три раза дальше, чем был утром.
Проклиная себя и обманчивый рельеф местности, иду вниз по Колыме. Местами чернеют большие полыньи. Вот уже и ночь. Яркая луна освещает заснеженные склоны сопок А я иду и иду, не останавливаясь. Все чаще мне приходится делать небольшие пятиминутные остановки — передышки, все труднее вставать потом на лыжи. Луна светила недолго. Скоро ее диск скрылся за вершинами сопок. Стало темно. Делаю остановку развожу костер, пью сваренный в кружке чай, закусываю «неприкосновенным запасом» — последней плиткой шоколада. В полудреме сижу у тлеющих углей.