Я еще раз внимательно перечитываю письма.
— Нужно спросить местных жителей, был ли здесь Попов. И если жив его проводник, то он нас проведет к яме. Где якут хоть раз был, он обязательно найдет это место.
— Пожалуй, правильно, — соглашается Цареградский. — Хорошо. Действуйте. А о содержании письма никому ни слова.
Прежде всего я-направляюсь к председателю колхоза. Старый якут с веселыми искорками в прищуренных глазах помнит все, что прошло на его глазах десятки лет назад.
— Был, был такой чудак русский. Все что-то в тайге искал с проводником.
— А проводник жив?
— Живой! Вон в том доме живет, юрту свою бросил.
И старик указал на небольшой обмазанный глиной домик без крыши.
Захватив из запасов партии бутылку спирту, полкирпича чаю, сахару и галет, иду к проводнику. В избушке, разделенной на две половины, со стенами, оклеенными вместо обоев листками евангелия, меня встречает человек, с которым, оказывается, я уже знаком, — Афанасий Иванович Данилов, тот самый, который помогал нам причалить к берегу.
— Проходите, проходите, — здороваясь, приглашает он.
Его жена Матрена, маленькая, подвижная женщина, сразу же начинает готовить для гостя традиционный чай.
— Як вам, Афанасий Иванович, по важному делу пришел, — начинаю я свой разговор после первой же выпитой рюмки, закусывая тающей во рту вяленой нельмой. — Вы, говорят, были проводником у Попова, ездили с ним всю зиму. Расскажите все, что про него знаете.
— Верно, ездил. Молодой, холостой я тогда был. Попов к нам в крепость весной приехал, последней дорогой в четырнадцатом году. Большой, высокий человек был. А лицо у него рябое, нос — как у ястреба. Отставной казачий начальник он был. Привез с собой продукты, товары, котел и железный инструмент. Торговать, однако, не стал. Золото, говорит, искать у вас приехал. Все лето по тайге ходил. Вернулся довольный. Зимой нанял оленей, уговорил меня каюром быть. Якутским трактом доехали мы до реки Бочеры. Там остановились. На месте, где дорога выходит на реку, яму копали. Конец ноября был. Великие морозы стояли. Костром отогревать мерзлую землю приходилось. В две четверти яму выкопали. В котле воду грели, золото мыли. Кусочки такие желтые в мешочек Попов складывал. Шибко радовался и говорил: «Не про-пали наши труды, Афанасий! Богатым человеком теперь буду, моя эта теперь река, столбы я поставил. Продам реку и деньги большие получу». Первый раз я слышал, чтобы тайгу можно было продать. Чудак был человек, — смеется мой собеседник.
— В ноябре мы доехали до одной речки. В узком ущелье поставили палатку. Утром Попов залез на высокий берег над рекой.
«Здесь, — говорит, — Афанасий Иванович, должно быть золото, будем бить яму. Я расчищу снег, а ты заготовь сухих дров».
На ночь разложили большой костер. На следующий день заставил он меня в большем котле натаять из снега воды, а сам стал мыть в большом котле обыкновенную землю, вынутую из ямы. После каждой промывки долго смотрел через стекло на дно ковша, но я видел — ничего там не было.
На третий день, когда в яме остались небольшие куски скалы, Попов вдруг радостно крикнул: «Есть!» Стал показывать мне дно ковша. Я увидел несколько желтых небольших камушков. Страшно радовался в тот вечер Попов, угостил он меня спиртом и говорит:
«Не пропали наши труды даром, Афанасий Иванович. Никому ничего не рассказывай, богатыми людьми мы станем. Как приеду обратно, тебя отблагодарю».
Я тоже тогда радовался.
Афанасий Иванович, отхлебывая горячий густой чай, продолжает:
— Еще немного мы помыли, но ничего не нашли. Решили двигаться дальше. Целый день ехали по безлесным сопкам, к вечеру были на перевале и начали спускаться. Постепенно спуск становился все круче и круче. Нарты набегали друг на друга, сбивая в кучу оленей. Узкое ущелье уходило вниз. Откуда-то появилась наледь. Мы не ехали, а беспомощно катились вниз по льду и воде. Торбаза начали промокать и вскоре обледенели. В них, как в колодках, не двигались ноги. Мороз был страшный…
Вдруг с ужасом вижу — олени впереди куда-то проваливаются, судорожно цепляются копытами за лед, стараясь остановиться. Я крикнул Попову, чтобы он держал нарты, иначе пропадем, но передняя упряжка уже катилась вниз и тащила за собой остальные. Выхватив нож, перерезал я упряжь второй нарты, завернул оленей в сторону и уперся руками в торос. Мы с Поповым ободрали руки в кровь, но остановили четыре нарты около самого края обледеневшего водопада. Передней же нарты с оленями нигде не было видно.