— А знаете, я сейчас встретил медведя…
— Где? — вздрагивает всем телом Мика и хватается за ружье.
— В двадцати километрах отсюда. Напрасно торопишься, молодой человек, не догонишь.
Общий смех охлаждает охотничий пыл Мики, и он садится на место.
— Из берлоги вылез, видать, и стоит на дороге. Олени мои — на дыбки, и он на дыбки. Зарычал, как собака. Ах ты, думаю, черт косолапый, ты у меня кричи, не кричи, бесполезно. Разрядил в него три пули — и все мимо. Он налево — и в сопки, а я прямо — и к вам.
Все громко хохочут над приключением агента. А он невозмутимо выпивает одним залпом изрядную дозу спирта и продолжает басить:
— Ну и председатель же в Кыгыл-Балыхтахском сельсовете. Это куркуль, а не председатель! Оленей, говорю, до зарезу надо. Нет, говорит, оленей… А это, говорю, медведи, что ли? Это, говорит, важенки. Скоро отелятся… Нет, говорю, не важенки, а ездовые. А ты, говорит, мне не указывай. Мне план выполнять надо. Таба сох — оленей нет, барда сох — дальше не едешь!
Что ты с ним делать будешь? Ну, я тогда в дипломатические переговоры: так и так, говорю, Егор Петрович, дорогой товарищ Хабаров, наша экспедиция, едущая на Улахан, нуждается в оленях. Вот это, говорит, другое дело. Для вас олени найдутся. Хотя и план выполнять надо, но помогу. Вы, говорит, и для моего плана работаете. Лучших оленей даю. Кричи-не кричи, а такой политик этот якут… Дипломат таежный!
При этих словах агента усмехается даже всегда молчаливый и хмурый Егоров.
Ночь.
Спят усталые каюры. Спит Мика, положив голову на живот агента. Чутко дремлет Егоров. Только мы со старым эвеном все еще сидим у жаровни с потухающими углями и беседуем.
— Вот, смотри, — шепчет он тонкими высохшими губами, — за такую кружку спирта я отдавал хорошего соболя. Ой, как много! И еще я пережил один великий голод перед тем, как купцам исчезнуть из нашей тайги. Тогда оленей издохло столько, сколько ты сосчитаешь деревьев в тайге. Мы ели оленьи шкуры с яранг и молодые корни кедровника. Два моих сына и отец погибли от голода. И еще я помню один великий голод…
Старик уходит в воспоминания прожитых лет. Они развертываются передо мной, словно кадры давным-давно забытой кинокартины…
…Мертвые олени на обледенелой земле, мертвые люди в ярангах, стены которых не могли спасти от холода. Нищета, грязь, болезни и голод, голод и холод были их спутниками до смерти. И они вымирали. Вымирали быстро, бессильные перед хищной колониальной политикой царской власти.
— Давно это было, давно, — шепчет старый эвен, не знающий, как сосчитать до тридцати. «Нет, это было совсем недавно, мой старый друг!» — думаю я.
Кружка падает из рук старика. Он ложится на оленью шкуру и засыпает. Спит его дочь, свернувшись в углу. Я пытаюсь представить ее будущее и не могу. Слишком богатым, разнообразным и неожиданным кажется мне оно.
Я встаю и выхожу из яранги. Лунная, теплая весенняя ночь, черные тени деревьев на синем снегу. Спят олени, положив морды на снег. Спят собаки, уткнувшись в хвосты. Только один лохматый пес стоит, подняв морду к небу, напряженно вздрагивая от лунного света. И вот, не выдержав напряжения, он издает протяжный, тоскливый вой.
На Улахан-Чистай
Кыгыл-Балыхтах — самый оригинальный поселок, какой мне приходилось когда-либо видеть. В нем всего одиннадцать яранг, но они растянуты на сорок километров по берегу Момы. Мы ехали по этому поселку целый день.
Иногда яранги располагаются в десяти — двенадцати километрах друг от друга. И все-таки Кыгыл-Балыхтах — административный центр огромного таежного района. Здесь находятся сельсовет, фактория Якутпушнины, школа-интернат. Кыгыл-Балыхтах с восемнадцатого века являлся опорным пунктом для русских купцов и промышленников. Через него ехали купцы из Якутска на Далекую Колыму.
Не доезжая до поселка, наш агент повернул на север, в отдаленные якутские стойбища. Стоя на нартах, он резко свернул оленей и прокричал на прощанье:
— Я вас догоню! И будьте уверены, заарендую еще новых оленей. Кричи-не кричи, а будет полный порядок!
И «Кричи-не кричи» (такое прозвище дал агенту Мика) умчался.
Фактория Якутпушнины помещается в большом, добротно срубленном доме. В магазине фактории — изобилие товаров и продуктов: мука, сахар, чай, ружья, порох, дробь, хозяйственное мыло, примусы, яркие цветистые ткани и утварь. Магазин переполнен охотниками, рыбаками, оленеводами. Некоторые приехали в факторию за сотни километров погостить. У гостей в руках охапки рыжеватых, как тихое пламя, лисиц, горностаев и беличьи шкурки. Реже — бурые медвежьи меха. В пышной куче мехов бросаются в глаза чернобурые лисы. Один из оленеводов протаскивает в дверь магазина бивень мамонта.