Я и Егоров с грустью смотрим вслед удаляющимся каюрам и Мике.
Александр молча берет топор и рубит дрова. Я разжигаю костер. Сизый, густой дым стелется по земле и тает в горном потоке.
Над тайгой и сопками струится весенний ласковый свет.
Весновка
— За что же мы выпьем, начальник?
Александр высоко поднимает кружку. Она мелко вздрагивает в его руке.
— За Москву! — отвечаю я Егорову и чокаюсь с ним.
Он пьет залпом, запрокинув голову; лицо его постепенно краснеет.
Александр обычно молчалив. Но сейчас, облокотившись на стол, он что-то мурлычет себе под нос, потом обращается ко мне:
— Далеконько я забрался, Иннокентий Иванович. На Волге ведь родился и вырос. Близ Чебоксар. Один я был у матери. Отца не помню — с германской не вернулся. Отслужил я военную службу и больше уж в деревне не бывал… Закончим экспедицию, обязательно в отпуск съезжу к матери, да и дивчина у меня там на примете есть.
Солнце пробивается сквозь бязевую крышу палатки, и мелкие зайчики играют на нашем столике. Настроение приподнятое, торжественное. Сегодня — Первое мая.
После праздничного обеда ложусь на койку и пытаюсь заснуть. Но это мне не удается. Радужные мечты сменяются грустными воспоминаниями.
Александр сидит у столика и молча смотрит в угол. Нам обоим, заброшенным в глухую тайгу, как-то не по себе. Одиночество особенно остро чувствуется в день Первого мая. Мы так далеко от Москвы, что даже мысленно трудно представить это огромное расстояние. В памяти возникают сопки, реки, леса и снова горные кряжи, ущелья, леса, леса…
Десять тысяч километров от нас до Москвы. Здесь уже вечереет, а там едва брезжит майский рассвет. Я вижу строгие тени кремлевских башен, Красную площадь, мавзолей. Странное дело, чем дальше от Москвы, тем дороже и ближе кажется она. И меня охватывает неуемное желание — быть сейчас там, в Москве; бродить с Наташей по московским улицам, заглядывать в незнакомые лица и беспричинно смеяться.
— Наташа, — невольно срывается с губ ее имя. — Где ты сейчас?
В памяти всплывают эпизоды из нашей совместной работы в тайге: ночевки у костра, в палатке, сплавы на плотах по быстрым рекам и длинные геологические маршруты по горам такие трудные для девушек. Наташа никогда не допускала никаких ухаживаний, никаких скидок на слабость… Вспоминаются наши горячие споры после трудных маршрутов, за ужином при свете костра о работе, о литературе, о будущем края, который мы исследуем, — о чем мы только с ней не говорили и не спорили…
— Где ты сейчас, моя любимая «принципиальная» спорщица? Думаешь ли ты обо мне?.. В бухте Нагаева, осенью, — твердо решаю я, — обязательно скажу: «Наташенька, я люблю тебя и прошу стать моей женой».
Александр заснул, положив голову на столик. Надо мной сияет северная майская ночь. Светло так, что можно читать.
Пронзительные ветры дуют с вершин Черского. Пыльные вихри крутятся на Улахан-Чистае. Сопки чернеют, освобождаясь от снега. Почки на лиственницах побурели, разбухли и испускают крепкий, опьяняющий запах. Стланик поднялся с земли весь в нежных, теплых иголках. И в расселинах и на камнях появились цветы.
А над нами, в тихом солнечном свете — косяки гусей, летящих на север. Стремительно, словно маленькие истребители, мелькают чирки — их путь тоже на север. Из леса раздается характерный пронзительный треск, будто кто-то рвет полотно. Это трещит кедровка. Два ворона пролетают над нами, тяжело взмахивая черными крыльями.
Весна! Весна торопливо приходит в тайгу.
Я стою на обрывистом берегу потока с винчестером, зажатым в руке. Александр возится со своим инструментом: обжигает лоток, насаживает скребки. С нетерпением ждем, когда спадет большая вода. Хочется опробовать берега на реке и распадки соседних ключей. Страшно надоело вынужденное безделье. Пять раз перечитан «Петр Первый», просмотрены до объявлений «Известия». Скорей бы, скорей за работу! Где-то далеко от нас живут и работают люди, ходят в кино, загорают на пляжах. А здесь пусто и одиноко. Правда, загорать можно и здесь. И загар здесь особый, кирпичного цвета, словно ожог. Это — от солнечных лучей, отраженных от снега, и от высокогорного воздуха.
Мне не терпится:
— Бери, Саша, пыжи. Заряжай ружье. Завтра пойдем в маршрут.
— Пора, пора! Вода начинает сбывать, — загорелое лицо Александра расплывается в довольной улыбке. Он заряжает ружье, набивает патроны, укладывает рюкзаки. Утром быстро собираемся в первый маршрут на ближайший голец. Поднимаемся вверх по крутому ключу. Русло ключа загромождено гранитными валунами. На северных склонах гольца еще лежит снег. Идем осторожно, пробивая в твердом насте лунки для ног. Между камнями — прошлогодний мох. Ступаю в мох, и ноги скользят, обдирая его. Под мхом — вечная мерзлота. Зеленоватые кристаллы льда тают на корнях.