Двое каюров, тяжело больные, видимо, корью, лежат, тепло укутанные, на нартах, стонут, кашляют и сморкаются.
— Их в тепло бы надо, — тревожится Наташа. — Хорошо бы добраться до Талона, до якутских юрт.
Она дает больным лекарства из дорожной аптечки, вспоминает наставления Рябовой.
— Ехать дальше нельзя, — заявляет Слепцов. — Дневать долго надо, нарты починять.
На его сморщенном, обмороженном лице апатия очень уставшего человека.
Неожиданно нас догоняет Винокуров. Он едет в легкой оленьей упряжке.
— Еду посмотреть, как идут транспорты. У всех несчастье, снегу мало, нарты ломаются… Больных я в Талон отвезу. Вам туда же надо ехать. Оставшимся здесь помощь оттуда пошлете. Дягелевы помогут починить нарты.
Он уезжает, забрав с собой больных.
— Правильно говорит Егор Ананьевич: ехать надо за помощью, — советует Пятилетов.
С трудом собрав оленей, мы на семи нартах перед закатом солнца трогаемся в путь. Лошкин у нас каюром.
— Куда едем, на ночь глядя! — слабо протестует Наташа.
Я успокаиваю ее:
— Ничего, взойдет луна, будет светло, как днем. Через три-четыре часа заночуем в теплых юртах.
Дорога — кочки и валежник. Нарты накатываются на деревья. Мороз — ниже пятидесяти пяти. Я уже каюсь, что поехал. Боюсь: вот-вот начнут ломаться хрупкие нарты.
Неожиданный раскат, резкий удар об дерево — и одна из нарт выбывает из строя. Груз валится в снег. Перегружаем его на другие нарты, а сами идем пешком.
Вскоре ломаются еще две нарты.
Олени, тяжело дыша, высунув красные языки, едва тянут: нарты перегружены.
Спускаемся к реке. Дорога по льду пошла ровнее. А Талона, его теплых юрт все нет и нет.
Иду вперед и, сколько ни всматриваюсь, не вижу ни долгожданного огонька, ни искр и дыма.
— Далеко еще до твоих юрт? — раздраженно спрашивает Наташа. Она еле плетется, но упорно не садится на нарты, жалея оленей.
— Не знаю, — честно сознаюсь я. — Прошлую осень я здесь проходил, сейчас, зимой да еще ночью совсем другой вид у местности…
При сумрачном свете луны мы долго объезжаем широко разлившуюся наледь.
По моим расчетам, где-то недалеко должны быть юрты. Кричим. Стреляем. Никакого ответа. Тихо. Лишь после выстрела долго перекатывается эхо.
Смотрю на часы. Двенадцать. Вспоминаю, что сегодня 31 декабря.
— С Новым годом, товарищи! — поздравляю я спутников.
— Встречу отложим на завтра, — отвечает за всех Наташа. — А сейчас надо остановиться на ночлег, пока, не замерзли. Не спать нам, видно, в теплых юртах.
Все ее поддерживают.
Но мы все-таки продолжаем плестись вперед: место открытое, нет дров и корма для оленей, вся долина покрыта застывшей наледью. Мороз все крепче и крепче. На минутку остановишься, потный, усталый, и моментально промерзаешь, дрожь пробирает. Уже второй час ночи. Часто падают выбившиеся из сил олени.
— Уж не прошли ли мы юрты? — тревожатся мои спутники.
Наконец наледь осталась позади. Находим подходящее место для ночлега: рядом — лесок, кучи валежника.
— И корм для оленей есть, и дрова, — говорит Лошкин. — Можно ночевать.
Луна скрывается за горой. Становится темно. Едва Двигаясь, негнущимися, застывшими пальцами ставим палатку. Попив чаю, валимся спать.
Утром долго не хочется выбираться на холод из теплого спального мешка. За утренним чаем выясняется, куда мы заехали, где ночевали. В палатку вваливается Винокуров и с ним два якута. В них я узнаю братьев Дягелевых — Михаила и ковыляющего на деревянной култышке Василия.
— Вы в самом центре поселка Талон стоите, — рассказывает Винокуров, — Юрту Василия вы проехали мимо. Километр до нее. А до хозяйства Михаила совсем немного не доехали.
Пять дней мы стоим на месте и капитально ремонтируем нарты.
Дальше у нас проводником Михаил Дягелев. Через невысокий перевал наш транспорт спускается по кочковатому болоту в широкую долину одного из притоков реки Неры. Мы в Якутии.
На дневке Михаил замечает свежий лыжный след. Пощупав его рукой, говорит:
— Это, однако, Заболотский, — его след. Близко промышляет. Его ловушки кругом.
На лыжах Михаил отправляется по следу. Вечером приводит худощавого якута, одетого в старенькую доху. Щеки старика обморожены, черные коротко остриженные волосы на его голове торчат во все стороны, как колючки ежа.
— Николай Заболотский его имя. Артыкский житель, — торопливо докладывает Михаил, — Дорогу и корма хорошо знает. Проводником согласен быть. До Артыка шесть кёс осталось. Близко. Я назад пойду, домой…
Заболотский, застенчиво улыбаясь, садится, поджав ноги, около входа в палатку. Он то и дело поглядывает на печку: там закипает чайник с густо заваренным чаем.