Я хорошо знал Ивана Соколова — добродушного, русобородого мужика с сильными руками. В казарме, где он жил, у меня были приятели-мальчишки. Не раз слышал я рассказы Ивана о, том, как он бедствовал у себя на Смоленщине, перебиваясь с хлеба на квас.
— Дома семеро ребят остались, мал-мала меньше. Приехал я на Амур подзаработать, но нет мне фарта. Десять лет с прииска на прииск летаю — и все без копейки. Найти бы вот самородок…
Всю зиму его артель почти даром, за одни харчи, работала на вскрыше мерзлых торфов. Вручную, клиньями, били окаменевшую землю, чтобы летом попасть в богатый забой. И, действительно, забой оказался богатейшим. Я зоркими детскими глазами вижу, как в породе мелькают желтые песчинки золота. Иван Соколов поднимает крохотный самородок, любовно обтирает его и опускает в запечатанную артельную кружку.
Стал накрапывать Дождь. Пронзительно залился свисток, возвещая время обеда. Разрез затих.
Прошел ливень. Солнце опять ярко светит. Перерыв закончился. Рабочие возвращаются в забой. Разбрызгивая тяжелыми сапогами жирную грязь, Иван Соколов бежит впереди своей артели.
— Поторапливайтесь, поторапливайтесь, ребята!
Шлепая по лужам босыми ногами, бегу и я за Иваном. Вдруг вижу — он, добежав до забоя, неожиданно останавливается и замирает в неподвижности. Затем, слабо ахнув, падает на колени и торопливо руками подгребает к себе землю.
К нему подходят рабочие. Он с размаху кидается грудью в грязь и иступленно кричит: «Мое! Никому не дам! Не подходи! Убью!» Вскакивает, хватает тяжелый лом и коршуном налетает на артельщиков: «Не подходи, убью!» Борода его измазана в глине, на губах пена.
Толпа загудела.
— Не иначе, с ума спятил!
— Самородок, что ли, большой нашел?
К толпе, придерживая шашки, бегут два казака из охраны прииска.
— Расходись! Расходись!
Тяжело отдуваясь, примчался управляющий.
— Что такое? Почему никто не работает?
Иван Соколов опять плюхнулся в грязь и дико завопил:
— Мое! Мое золото! Не подходи, кровопивец, убью!
Управляющий попятился.
— Одурел, что ли, паря?
— Да, видать, рехнулся. Доктора надо бы сюда! — раздалось из толпы.
Когда потерявшего разум Соколова увели в контору, на месте, где он лежал, все увидели крупные, как картофелины, желтые самородки. Омытые дождем, они, поблескивая на солнце, тесно лежали в гнезде.
— Батюшки, золота-то сколько!
— Ах ты, грех! Да тут его больше пуда будет!
Руки артельщиков уже потянулись было к самородкам. Но управляющий с казаками стали ногами на золото и, ругаясь, отталкивали рабочих.
— Расходись! Не смей трогать! Золото хозяйское! Выгоню с прииска! — грозил управляющий.
Рабочие медленно разошлись по забоям.
Вечером к фон Мордэну полетела телеграмма: «Лично мною второго августа поднято в разрезе золота один пуд три фунта пять золотников. Все сдано в кассу. Управляющий Гладких».
— Не меньше десяти тысяч от хозяина получу, — похвалялся он в конторе. — Хватит детишкам на молочишко.
«Как же так? — недоумевал я, — Золото нашел Иван Соколов, а досталось оно управляющему?»
У меня перед глазами стоит искаженное судорогой лицо Ивана Соколова с желтой пеной на побелевших губах. Слышу его тяжелый хрип: «Мое! Мое!»
И тут же в памяти всплывает другая картина прошлого, на этот раз — недавнего.
Мы с Александром и Микой работаем в глухой Индигирской тайге. Наша геологопоисковая партия остановилась как-то под вечер возле устья безымянного ручья. Решили расположиться здесь на ночлег.
— Посмотрите, как заманчиво белеют эти кварцевые валуны! — воскликнул нетерпеливый Мика. Ключ так и просится, чтобы его опробовали.
— Не торопись, — отвечаю я. — Ключ никуда не уйдет. Завтра его опробуем. А сейчас — развьючивать лошадей, ставить палатку, ужинать и — на боковую!
После ужина мы сидим у костра. Монотонно шумит река. Пахнет сыростью, прелой хвоей, багульником и дымом.
Вдруг Мика, оглянувшись, спрашивает:
— А где Александр?.. Сашка! — кричит он, но ему отвечает только эхо.
— Не иначе, пошел опробовать ключ!
Идем с Микой вверх по ручью, в Серебристом сиянии белой ночи, с трудом разбирая следы Александра.
— Иваныч, иди сюда! — слышу я шепот Мики.
Выглядываю из-за скалы. В десяти метрах от меня — кварцевая осыпь. У ее подножия яма. Из нее торчат ноги Александра. Он так увлечен работой, что ничего не слышит.
— Я его сейчас, как глухаря, накрою, за ноги вытащу!