Почему так повелось? В том ли дело, что Сибирь, суровая, непривычная, против воли навязанная, представлялась, да и была, мачехой для тех первопоселенцев, что попали сюда за бунты, за раскол и просто не от хорошей жизни? И можно ли ожидать от. таких людей бережного, рачительного отношения к здешней земле, если с первых же шагов им надо было в поте лица добывать себе кров и пищу; если лес для них был скорее врагом, чем другом, ибо его надо было корчевать, выжигать, чтобы освободить участок для пахоты; если в глубине души у них не могла не теплиться надежда все же вернуться когда-нибудь из постылой этой чужбины в отчие края; если вокруг было ошеломительно, нескончаемо много всего — вольной земли, лесов, вод, и все это не монастырское, не помещичье, а как бы ничье? Стройся, паши, сколько одолеешь и сможешь…
Да, в таких условиях ни сознательно, ни бессознательно принцип «брать, улучшая, и улучшать, беря» применительно к сибирской природе не мог, естественно, возникнуть в умах людей. Надо думать, сама мысль о том, чтобы посадить дерево, к тому ж не плодовое, когда кругом нетронутое море тайги, показалась бы, вероятно, дикой тем первопоселенцам, от коих пошли обычаи последующих поколений.
Несколько парадоксальный вывод, к которому пришел Валентин, был таков: плохо не то, что вообще идет промышленное освоение Сибири, а то, что уровень этой освоенности, «окультуренности» еще недостаточен. Все еще продолжали путаться под ногами предрассудки старой Сибири. Все еще сохранялись медвежьи углы, причем не в качестве географического понятия, а медвежьи углы в сознании человека.
6
В кабинет Лиханова он вошел почти точно через час после ухода, и при виде его тот даже привстал от изумления. Одетый с иголочки, при бордовом галстуке и остроносых лакированных туфлях, чисто выбритый и с мокрыми еще волосами, крепко загорелый Валентин выглядел спортсменом, вернувшимся со сборов где-то в Крыму или на Кавказе.
— Ёшкин кот! — вскричал Лиханов. — Ты это, буквально, на прием к министру летишь?
— Нет слов, снабженцы у вас расторопные, — весело заявил Валентин, сел и подмигнул — Как сказал один босой мудрец возле магазина: кто запретит роскошно жить?! Эрдэ еще не было?
Лиханов развел руками.
— Что ж, подождем, — Валентин забросил ногу на ногу и сцепил на колене пальцы. — Дело-то, собственно, вот в чем. Не знаю уж зачем, но в управление приехал Стрелецкий. Ребята передали мне по рации…
— Погоди, это какой же Стрелецкий? Тот самый, что ли?
— Ну, а какой же еще? Конечно, тот самый. Член-корр, корифей и тэдэ…
— Как же, как же. Мы, елки-палки, по его книгам, помню, к экзаменам готовились… Или возьми ты любой геологический отчет, так там в главе «История исследований» везде, буквально, Стрелецкий, Стрелецкий… Да-а, а я почему-то думал, что он уже того…
Валентин фыркнул:
— Эти старики покрепче нас с тобой! Исследовательскими институтами ворочают, монографии издают, по заграницам ездят. У них, брат, не наша закалка, это — динозавры!
— Вот и батя твой из таких же…
— Отец-то? Ну что ты, какой же из него динозавр. Он у меня тот самый скромный савраска, которого укатали крутые горки… Короче, сегодня вечером я обязательно должен увидеться со Стрелецким и задать ему два — только два! — вопроса.
— Всего лишь? Ты их лучше моему прорабу задай. Он тебе любой вопрос в момент растолкует. Ядреным на родным языком… Стало быть, ты ради этого и вырядился?
— Ради этого, а что?
— Ничего. Мог бы и в энцефалитке заявиться — небось старик не осудил бы.
— Осудить-то не осудил бы, конечно, но… поскольку я предстану перед ним в качестве просителя, это может выглядеть попыткой сыграть на своем затрапезно-полевом обличье. Вот-де мы, скромные герои наших дней. Уродуемся, мол, как карлы за растрату. Цените и сочувствуйте. Все это, дорогой Петрович, пижонство есть и выпендреж.
Лиханов крякнул и поскреб затылок:
— Экий ты, буквально, щепетильный малый… Однако же… — он взглянул на часы, — пора и обедать. Пошли, а то жена, наверно, уже заждалась.
— Да, вот еще что, Петрович, — Валентин достал из рюкзака наган. — Спрячь-ка в свой сейф вот этот сучок.
— И то верно, — одобрил Лиханов и, открывая в очередной раз железный ящик, хохотнул — А может, чтоб профессор был сговорчивее, заявишься к нему при оружии, а?
— Ну, к чему такой примитив, Петрович, — Валентин принял боксерскую стойку, стремительно сместился вправо, влево и сделал пару мощных выпадов. — У меня для него припасено иное оружие. Ядерное. Массового уничтожения.
На правах фактического хозяина поселка Лиханов мог бы обосноваться в одном из тех добротных пятистенных особняков, что еще оставались от времен довоенного расцвета прииска, однако занимал с семьей половину невзрачного двухквартирного дома. Но обстановка в квартире Лихановых поразила Валентина устоявшимся и солидным уютом. Такого количества ковров ему еще не приходилось у кого-либо встречать — они висели на всех стенах, кроме кухни, и лежали на полу. Среди них имелся даже один великолепный гобелен — африканский пейзаж со львами на переднем плане. Мебель была полированная, явно импортная. На накрытом уже столе холодно блистали хрустали и фарфоры. В углу бархатно мяукал радиокомбайн, наивысшего, надо полагать, класса. За раскрытой дверью в соседнюю комнату буржуйски лоснился черный бок пианино.
— Черт побери! — ошарашенно проговорил Валентин. — Таежные князья. Золотопромышленники!
Лиханов довольно потирал руки. Его жена, полноватая и очень милая женщина, которую Валентин лишь мельком видел в свои прошлые посещения Гирамдокана, была искренне рада гостю.
— Вы знаете, у нас так редко бывают новые люди, — доверительно сообщила она. — Тем более, вижу, вы прямо из города. Леша, почему же ты сказал, что он пришел из тайги?
— Да из тайги он, из тайги, — отозвался Лиханов из гостиной. — С Кавокты пришел. А то, что он при костюме, так это он, елки-палки, ради тебя прибарахлился. Только что, в нашем магазине. Проходи сюда, Валентин, можно, понимаешь, приступать.
Для начала хозяин предложил отведать малиновой настойки.
— На спирту, — предупредил он. — Что это ты все озираешься? Отвык, понимаешь, от человеческого жилья?
— Признаться, я как-то не ожидал… — пробормотал Валентин.
— Мы с Лешей как сошлись, так с тех пор все по разведкам да по разведкам, — сказала хозяйка, ставя на стол исходящую паром фаянсовую супницу. — Сначала, по молодости-то, жили, как на вокзале, — одни чемоданы да миски с ложками. А как дети пошли — пришлось за ум взяться…
— Наташа верно говорит, — поддержал Лиханов. — Некоторые, елки-палки, романтики едят на фанерных ящиках, спят на раскладушках и рассуждают при этом так: вот, дескать, переедем в большой город, получим квартиру с удобствами, тогда и начнем обзаводиться и жить по-настоящему, а пока, мол, и так перебьемся. А это «пока», оно, брат, ох и длинное получается… Вот наконец есть у них и должности в городе, и квартиры, и суммы на книжках, а вот самое главное-то, оно аж во-о-он где осталось, и не вернешь ты его никакими, буквально, молитвами. Дооткладывались! Что, неправильно я говорю?
— Когда ж ты у меня неправильно говорил! — засмеялась Наташа. — Да вы ешьте, не то остынет все.
Малину на спирту Валентин, по обыкновению своему, лишь пригубил, чем заметно огорчил хозяйку, видимо гордившуюся этим могучим напитком.
— Простим ему — он сегодня, буквально, с академиками будет общаться, — вступился за него Лиханов. — Ты помнишь, Наташа, такую фамилию — Стрелецкий?
— Стрелецкий? Он что, учился с тобой?
— Какой там учился! Довоенный еще геолог. Ученый. Книги, буквально, у него, труды…
— А, вспомнила, вспомнила! Ну и что он — умер, да?
— Типун тебе, елки-палки, на язык! Валя вон сегодня вечером разговаривать с ним будет.
— Ой, правда? — почему-то обрадовалась Наташа. — Он вас вызвал?