Гомбоич даже охнул:
— Ай-яй-яй, разве можно так!
— Только так! — с внезапным раздражением отвечал Валентин. — Или прикажете караулить эту бабу? Мне надо было выбрасываться на дальние участки, в многодневные маршруты… А она, конечно, обозлилась, стала творить разные мелкие пакости. В общем, промаялись мы с ней почти до конца сезона, пока в конце сентября только не прислали нам новую таборщицу. А та уезжала со своим мужем буквально с матюгами — до того нас возненавидела… Позже, уже здесь, выяснилось, что она нас здорово надула…
— Недостача?
— Да, мясные консервы, копченая колбаса, молоко сгущенное, масло, про сахар я уж не говорю. Покрывать пришлось нам, итээровцам… С тех пор я зарубил себе: геология геологией, но хозяйством, бытом в поле надо заниматься серьезно. Строгий порядок — тогда и людям будет хорошо.
— Ты уже сколько лет старший геолог? — спросил вдруг Гомбоич.
— Уже! — хмыкнул Валентин. — Еще — еще только третий год.
— Молодой ты… и уже руководитель производственного коллектива, — как бы размышляя вслух, сказал Гомбоич.
— Руководитель-то, положим, Субботин.
— Ну, у нас в экспедиции разница небольшая — что начальник, что старший геолог, разве не так? — И, не дожидаясь ответа, Бато Гомбоич задумчиво произнес — Слушай, Валентин, я давно хотел поговорить с тобой об одном деле… Да, об очень, очень важном деле…
5
На недолгом пути от дома Бато Гомбоича до общежития Валентин обдумывал только что закончившийся разговор.
Однажды, лет семь назад, Даниил Данилович, должно быть, в предвидении вот такого дня, рассказал Валентину о том, как его принимали в партию. И с его слов Валентин очень живо представил себе все это. Подмосковье, декабрь сорок первого года. Артиллерия — и наша, и вражеская — беспрерывно долбит промерзшую землю. Донельзя измотанный, простуженный комиссар батальона по ходам сообщений, а кое-где и ползком по снегу пробрался в окопы передового охранения, где со своей стрелковой ротой находился лейтенант Мирсанов. Вручил билет члена ВКП(б), коротко поздравил, пожелал достойно бить врагов и тем же порядком отправился обратно. Много говорить не приходилось — меньше чем через час полк поднимался в атаку, а комиссар должен был успеть вручить партбилеты еще нескольким бойцам, однако сделать этого не смог: минут через десять его убило шальным осколком…
«Вот фамилию его я не запомнил, — сожалел Даниил Данилович. — Не то Самохин, не то Саламахин… Тоже сибиряк, наш, из-под Красноярска откуда-то. До войны в райкоме работал… Для меня самого тогда не было вопроса, достоин я или нет: я уже больше двух месяцев находился в боях и отчетливо понимал, что в эту страшную осень мы, парни из сибирских дивизий, сделали великое дело — помогли отстоять Москву… Но я думаю о тебе. В выборе профессии ты последовал моему примеру. Надеюсь, не без моего влияния. Но относительно вступления в партию — тут дело иное, тут никакой наследственности быть не должно. Нет, я, конечно, хотел бы, чтоб ты и в этом пошел по моим стопам, однако решение ты должен принять сам. Только сам. Наедине с совестью».
Валентин учился на третьем курсе, только-только отметил двадцатилетие, и подразумеваемое отцом будущее представлялось ему весьма, весьма далеким. Однако отцовские слова так или иначе запали в голову, и впоследствии он их не раз «прокручивал» в памяти. Даниил Данилович говорил: «Ведь, в конце концов, кто может знать тебя лучше, нежели ты сам? Внутренняя убежденность — это главное. Убежденность, что ты достоин, что ты уже вполне зрелая личность. Это, я бы сказал, нечто вроде кристаллического фундамента, который составляет глубинную основу континентов. Вот для меня, например, таким фундаментом стало участие в битве под Москвой…»
Разумеется, Валентин не стал пересказывать Гомбоичу всего этого, а отвечал, что пока еще не чувствует себя достаточно готовым. И коротко добавил: «По правде говоря, совестно подавать заявление, когда за душой у тебя ничего толкового». Теперь он сожалел об этих словах: в них вполне можно было усмотреть ту самую скромность, что паче гордыни, тогда как подспудная-то мысль его была все о том же проклятом месторождении, из-за которого пришлось встречаться со Стрелецким. Кто знает, понял ли его Гомбоич, однако расспрашивать или убеждать не стал. «Ладно, не будем спешить, — сказал он, попыхивая трубкой. — А насчет твоего Андрюши кое с кем посоветуюсь. Это дело очень деликатное». На том и расстались…
В общежитии было темно. Валентин огляделся при свете спички. Коллеги дрыхли, как говорится, без задних ног. Студентка уютно устроилась в спальном мешке. «Посол» рыцарски довольствовался одним лишь брезентовым чехлом от того же мешка, причем лежал он на голой панцирной сетке. «Диоген!» — подумал Валентин и тут только вспомнил, что у него самого нет ничего, кроме пижонского костюма, приобретенного для встречи со Стрелецким.
— Вот так номер! — пробормотал он, чуточку посоображал, потом на цыпочках выбрался из комнаты и рысью припустил к проходной будке, где находился сторож, якобы охраняющий территорию хоздвора экспедиции.
Всполошив своим поздним стуком крепко спавшего деда Яшу, Валентин под честное слово одолжил до утра дежурный тулуп, уже многие годы висевший в сторожке и зимой, и летом, составляя как бы единый комплект с другим предметом будочного интерьера — исполненной цветными карандашами картиной безвестного художника «Зимовье на Гасан-Дяките».
Вернувшись в общежитие, он бесшумно разделся, завернулся в попахивающий псиной тулуп и уже начал было просматривать первый сон, когда по стенам пронеслись квадраты света, перекрещенные тенью оконных переплетов, перед домом пророкотал мощный мотор, взревел и вдруг заглох. Послышались голоса, смех, молодецкое кряканье, затем по коридору загрохотало множество бесцеремонных сапог, и дверь распахнулась.
— Ни хрена не видно! — чертыхнулся кто-то. — Эй, у кого там фонарик?
Фонарик тотчас отыскался, вспыхнул, обежал комнату лучом света.
— Тихо! Тут кто-то есть! — уже не так громко продолжал тот же голос. — Да уймитесь вы, черти!
— А как насчет пожрать? — сипло спросил другой. — Печку-то все равно придется кочегарить.
— Ничего, на улице костер разведем, — решил первый. — Интересно, кто это приехал? Может, из наших кто?
— А ты попихай которого-нибудь, — посоветовали ему.
— Эге, да тут бабы, оказывается! — радостно объявил владелец фонарика, высвечивая длинные волосы Аси.
— Да ну! — усомнились из коридора.
— Точно! — и фонарик осветил висевшую рядом красную рубашку.
— Слушай! — Валентин рывком приподнялся. — Если ты сейчас же не заткнешь свой прожектор, то это сделаю я, и очень быстро!
— Кто еще там вякает? — луч света мигом перескочил на Валентина. — Ты, что ли? Ну-ка, ну-ка, иди сюда!
— Мишка, сдай назад! — вступил вдруг новый голос. — Это, кажись, Мирсанов, здешний геолог!.. Спокойно, старик, тут все свои. Извини!
Фонарик погас.
— А ну, давайте все на воздух, там разберемся, кто чей, — Валентин набросил на голые плечи тулуп и босиком направился к выходу.