— А москвичи? — рассмеялся Валентин. — Что скажет столица? Уж она-то нас не похвалит!
— И столица будет молчать, как рыба об лед, — заверил Роман.
— Ну, добро, коль так. Остается только выпить по поводу конфуза, — Василий Павлович начал разливать. — Может, и ты, Данилыч, выпьешь на радостях?
Валентин, улыбаясь, отрицательно помотал головой.
— Обычная история!.. — вздохнул начальник. — Всем хорош парень, но вот в таких вот случаях совершенно невыносим: сидит, как живой укор, так что у всех рюмка поперек горла становится.
— Еще больной бы был, тогда понятно, — прогудел Самарин. — А то вон какой здоровый — об лоб щенят бить можно.
— Да, тяжелый случай! — ухмыльнулся Роман. — Слушай, старик, а может, ты подшитый, а? Извини, конечно.
— Подшитый? — Валентин даже несколько оскорбленно уставился на него. — Это как понимать?
— Не догоняешь? Ну-у… — и Роман умолк, не находя слов.
Прораб засмеялся:
— Мы же это самое… периферия. Кладовщик у нас есть, звать Глеб. Захожу как-то к нему в склад, а он сидит, ломает голову. Мне, говорит, сказали, что новые бабьи штаны появились — коготки какие-то. Не знаешь, говорит, для поля не годятся, в маршрут ходить?..
В меру посмеялись, после чего Василий Павлович снова повернулся к Валентину:
— Слышь, давно хотел спросить. Это у тебя что — принцип какой, гордыня? А может, ты того… баптист?
— Абстинент седьмого дня, — хихикнул Роман.
— Какая там гордыня, — Валентин поморщился. — Просто случай был такой однажды, что получил отвращение на всю жизнь.
— Ну-ка, ну-ка…
— Боюсь, не к столу получится рассказ-то…
— Давай, давай, чего уж там! — потребовал начальник.
— Ну ладно, сами напросились. Было мне тогда лет пятнадцать. Мы с отцом жили на прииске Забавном — там находилась центральная база Оронской экспедиции. Помните, конечно, такую, Василий Павлович…
— Еще бы, — кивнул Субботин.
— Недалеко от нашего дома стояли бараки, еще довоенные, времен зачинателей работ. Обитали в них сезонники — большей частью летуны, охотники за длинными рублями и прочие, кого ныне называют бичами. Все это был народ пестрый, текучий — приезжают, уезжают, то берут расчет, то, на оборот, устраиваются. Шума в этих бараках — особенно в конце сезона, в денежную пору, — бывало много, пьянки каждый вечер. Однако до поры до времени все как-то обходилось без серьезных происшествий. И вот в одно утро проносится слух, в бараках кого-то убили!.. Ну, естественно, хлынул туда народ, и я вместе со всеми… А что, оказывается, получилось: какой-то малый напился до освинения, полез среди ночи в спальный мешок, но при этом головой вперед, так что голова его оказалась на самом дне мешка — там, где должны быть ноги…
— Этак-то и трезвому недолго задохнуться, — деловито заметил Самарин.
— Так это бы еще полбеды, но его вырвало там, в мешке, и он захлебнулся в собственной блевотине… Черт меня дернул присутствовать при том, как его вытаскивали — во-первых, невозможный запах перегара, кислятины какой-то, а во-вторых — посиневшее мертвое лицо, вымазанное во всей этой дряни… Трудно сейчас передать, что я уловил, ощутил тогда… Ведь все-таки смерть человека, какой бы он ни был, это нечто такое… есть в ней или, по крайней мере, должна быть некая непостижимость, что ли, внушающая уважение. А тут же — полнейшее надругательство над смертью, что-то невыносимо унизительное… Разумеется, я был тогда сопляк, а все же почувствовал… да и все, по-моему, тоже… по лицам было видно… как-то, знаете, оскорбленными все чувствовали себя. Хоть и не годится говорить так о мертвых, но этот поросенок скотской своей смертью словно бы всем нам в самую душу наплевал… Короче, тогда-то наверно, и появилось во мне это отвращение ко всякого рода выпивкам…
— Колоссально! — пробурчал Роман. — И главное — к месту рассказано.
— Я же предупреждал…
— Погоди, неужто ты эту пакость никогда и в рот не брал? — изумился прораб.
— Нет, отчего же… На выпускном вечере, когда университет кончал, выпил шампанского, немного коньяку…
— А знаешь, — встрепенулся вдруг Субботин, — есть такие кхм… — он осторожно покосился на Асю, — женщины, которые вообще ни-ни. Всю жизнь. А потом ка-а-к сорвутся раз и пошли куролесить. Вот они-то и есть самые отъявленные. Гляди, не приключилось бы с тобой похожее.
Валентин усмехнулся, пожал плечами.
— Однажды я выпил стакана полтора чистого спирта…
— Да ну? — начальник вполне натурально вытаращил глаз. — Герой, Иван Поддубный! Что же тебя подвигнуло-то?
— Был я тогда на практике после третьего курса, вот как Ася сейчас. Работали мы на Сибирской платформе. И вот в середине лета узнаем, что в соседней партии утонул человек — студент из нашего же университета, на курс старше меня учился. Они сплавлялись на плоту по Нижней Тунгуске и напоролись на камни… В общем, начали его искать, соседние партии подключились, и наша в том числе, оповестили местное население. Искали более полумесяца, спускались на моторках вниз по реке, пешие группы берега осматривали… Наконец, недели через три, нашли — стали заходить в протоки на катере БМК и включили двигатель на полную тягу, чтобы взбаламутить воду, — ну, он и всплыл где-то… Помню, лежит он на отмели — подойти страшно. Надо его засунуть в брезентовый мешок, чтобы в Иркутск отправить, а сделать это — никого желающих. Все руками-ногами отмахиваются. Как быть? Ведь дело-то такое, что не заставишь, не прикажешь… И тут подходит ко мне старик эвенк, проводник ихний, и говорит: «Слушай, говорит, парень, ты тут самый молодой, а я самый старый, нам сподручней всех. Проси у начальника по стакану спирта. Выпьем, подождем маленько, пока разберет, только не шибко, потом сделаем дело, и ложись спать. Завтра утром ничего помнить не будешь». Подумал я, подумал, а что делать? Время-то идет, и запах такой стоит, что, наверно, на три километра вокруг слышно… Пошли мы к начальнику партии — выдал он нам, конечно. Выпили мы, посидели и отправились… Ну, после всего старикан свалился, а мне пришлось добавить еще с полстакана. Организм все же был молодой, не поддавался…
— А потом-то как, помнил ты что-нибудь? — заинтересовался Роман.
— Прав оказался старик — отшибло память. Все-таки столько спирта… Полный отруб. Остались лишь кое-какие смутные отрывки, какие-то расплывчатые пятна…
— Черт-те что! — возмущенно сказал Василий Павлович. — Ну тебя к бесу с твоими воспоминаниями. Врешь ты все! Не слушайте его, Ася… Все настроение испортил. Ну что, друзья, выпьем или теперь уж воздержимся?
— Попьем! — Самарин решительно взялся за свою кружку. — После таких страстей не хочешь, но выпьешь. К тому ж юбилей сегодня.
— Какой еще юбилей? — начальник вздернул косматую бровь.
— А как же! Триста лет русскому граненому стакану.
— Гляжу, у меня в партии юмористов развелось… — Василий Павлович поглядел на скромно помалкивающую студентку, покачал головой — Вот незадача! Тут человек только-только начинает геологом становиться, а ему — бах! — такие рассказы из геологической жизни. Хорошенькое дело!..
— Ничего, — сумрачно сказал прораб. — В геологии всякое бывает — и хорошее, и плохое. Это жизнь есть, ее надо знать. Бывает, сколько приезжает даже молодых специалистов, а в голове никакого понятия о полевой жизни, кроме «ты ветра да солнца брат»…
— Э, да ты у нас педагог, оказывается! — удивился начальник и, чуть подумав, добавил — А вообще-то, есть доля правды, есть… Однако же, товарищи, пора и отдыхать. Завтра еще денек камеральных работ, а там и в маршруты. Тем более что погода наконец-то, кажется, налаживается…
9
Утро выдалось как специально для маршрута, но на сегодня был назначен камеральный день. Несколько сожалея об этом, Валентин, проснувшийся, по обыкновению, очень рано, направился к озеру. Полюбовался на розоватые восходные лучи, которые, процеживаясь сквозь кроны, радиально вздымались над вершинами деревьев, как сияющий веер. Обширная гладь озера Малый Маскит, протянувшегося почти на три километра с запада на восток, слева была темно-синей с переходом в глубокую фиолетовость, почти черноту, а справа постепенно вбирала в себя малиновый отсвет и в створе едва вставшего солнца превращалась в сплошной зеркально-огненный расплав, вызывающий резь в глазах.