— Я ничего не оставлю этому сукину сыну, — сказала она, рыдая. — Ничего!
— А, Мэллори! — сказал Мак-Гоуэн, появляясь из кухни. — Не обращай на нее внимания. Такая уж у меня жена: ни с того ни с сего обозлится и — давай цеплять ярлыки на мебель. Сдам, говорит, все барахло на склад, а сама перееду с меблирашки и поступлю продавщицей в универсальный магазин.
— Много ты знаешь! — сказала она.
— Ну что там еще случилось? — спросил Мак-Гоуэн.
— А то, что позвонила Лоис Митчелл. Гарри напился и засунул котенка в смеситель.
— И что же — она едет к нам?
— Конечно.
Послышался звонок, и в гостиную ввалилась растрепанная женщина с мокрыми от слез щеками.
— Кошмар, — объявила она. — А главное — при детях. Это был их котенок, их любимый котенок. Если бы еще дети не видели, куда ни шло. А то ведь они были тут.
— Пойдем отсюда, — сказал Мак-Гоуэн.
Мэллори проследовал за ним через кухню, в которой не было заметно никаких признаков приготовлений к обеду, и очутился в подвале, где стоял стол для пинг-понга, телевизор и бар. Мак-Гоуэн налил ему виски с содовой.
— Понимаешь, Элен была когда-то богата, — сказал он. — Она из очень богатой семьи, и вся беда в этом. Ее отец основал сеть прачечных самообслуживания, которая опоясывала всю страну — отсюда до Колорадо. Он ввел эстрадные номера для развлечения клиентов, нанял живых артистов. Народные песни, джаз и все такое. Но тут на него обрушился профсоюз музыкантов, и он в один день потерял все свое состояние! И потом — она знает, что я ей изменяю. Но пойми, Мэллори, если бы я не изменял ей, я изменял бы себе. Ну, вот, я, например, спал с этой Митчелл. Которая с котенком. Вот это, я тебе скажу, женщина! Могу устроить — хочешь? Она мне ни в чем не откажет. Я обычно дарю ей какой-нибудь пустячок — десять долларов, или там бутылочку виски. А на рождество я ей даже браслет подарил. У ее мужа, понимаешь, этот самый комплекс самоубийства. Принимает снотворное лошадиными дозами — и всякий раз у него это дело выкачивают. Вот он как-то задумал повеситься и…
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Мэллори.
— Не говори глупостей, — сказал Мак-Гоуэн. — Дай-ка я тебе добавлю виски.
— Нет, мне в самом деле пора, — сказал Мэллори. — У меня очень много работы.
— Но ведь ты ничего не ел, — сказал Мак-Гоуэн. — Погоди минутку, я тебе разогрею бобы…
— Нет, нет, некогда, — сказал Мэллори. — Дел много.
И, не простившись с хозяином, Мэллори поднялся наверх. Миссис Митчелл уже не было. Миссис Мак-Гоуэн продолжала возиться с ярлыками. Мэллори вышел на улицу, сел в такси и поехал к себе в гостиницу.
С помощью логарифмической линейки он определил, как соотносятся между собой объемы конуса и призмы, в которую этот конус вписан, после чего сделал попытку свести алкоголизм миссис Мак-Гоуэн и судьбу котенка к простейшим геометрическим фигурам. О Евклид, приди на помощь! Чего добивался Мэллори, о чем он мечтал? Он хотел, чтобы жизнь была лучезарной, прекрасной, симметричной, чтобы в ней были порядок и стройность. Он хотел выразить висящего в петле мистера Митчелла через рациональное число. Или этот ужас, который Мэллори испытывает перед духовным убожеством и беспорядком, — признак чрезмерной утонченности, недостойной настоящего мужчины? Но разве он не вправе искать определения добра и зла, не вправе верить в красоту души человеческой, в несокрушимое могущество раскаяния? В уравнении, которое составил Мэллори, было много неизвестных, но он позволял себе оперировать лишь теми данными, которые имели отношение к вечеру в доме мистера Мак-Гоуэна. Просидев до полуночи, он лег и крепко уснул.
Поездка в Чикаго, которую из-за Мак-Гоуэнов Мэллори вспоминал как тягостный кошмар, в деловой своей части, однако, оказалась на редкость удачной. И, как всегда, когда у них заводились лишние деньги, мистер и миссис Мэллори решили куда-нибудь съездить проветриться. Они полетели в Италию и остановились в небольшой гостинице под Сперлонгой, знакомой им еще по прежним поездкам. Мэллори был в отличном расположении духа и за те десять дней, что они провели на побережье, ни разу не вспомнил Евклида. На обратном пути они заехали в Рим и в последний день своего пребывания там пошли завтракать на Пьяцца дель Пополо. Они весело щелкали раков, запивая их вином и смеясь, как вдруг у Матильды сделалось страдальческое лицо, она всхлипнула, и Мэллори понял, что ему придется снова обратиться к Евклиду.