При подобной оценке самой Северной Минервы все ее ближайшие сотрудники, а тем более любимцы, подвергались еще более ожесточенной критике. Чем ближе стоял тот или иной вельможа к трону Екатерины II, тем страшнее и разрушительнее для России становилась в глазах Щербатова его деятельность. В таких условиях Потемкин не имел шанса удостоиться доброго слова. Под пером историографа он, как злодей из романов маркиза де Сада, наделен всеми мыслимыми и немыслимыми пороками. «Потемкин - властолюбие, пышность, подобострастие ко всем своим хотениям, обжорливость и, следовательно, роскошь в столе, лесть, сребролюбие, захватчивость и, можно сказать, все другие знаемые в свете пороки, которыми или сам преисполнен, или преисполняет окружающих его, и тако дале в империи» {26}.
Даже в публичных выступлениях Щербатов выражал недоверие к военно-административным мероприятиям, проведенным Потемкиным на юге, обвинял наместника в сознательном провоцировании конфликта с Оттоманской Портой. Деньги, потраченные на освоение новых земель в Причерноморье, строительство там городов и создание флота, назывались выброшенными на ветер {27}. В условиях начавшейся второй русско-турецкой войны (1787-1791 гг.) это выглядело уже не просто как аристократическое фрондерство, но и как сознательный подрыв доверия к командующему армии со стороны дворянского общества Москвы и ложилось в контекст сложной придворной борьбы, захватившей обе столицы {28}.
Позиция Щербатова была близка к позиции Алексея Григорьевича Орлова, проживавшего в Москве не у дел. В начале войны герой Чесмы направился в Петербург, где сблизившись с противниками светлейшего князя - А. Р. Воронцовым и П. В. Завадовским - высказал Екатерине II как бы «общую» точку зрения вельмож, не принимавших политики Потемкина: «Занимаясь делами на полдне (на юге - O. E.) привели государство в совершенную разстройку, и… столица здешняя находится в совершенной опасности (от шведов - O. E.)… Солдаты наши ни ходить, ни стрелять не умеют, ружья имеют негодные и вообще войски наши и в одежде, и во всем никогда так дурны ни были, как теперь» {29}. Эти устные обращения к императрице, имевшие целью дискредитировать в ее глазах светлейшего князя, как главу военного ведомства и как наместника на юге, содержали много общего с текстом Щербатова, который зафиксировал в своем памфлете и в публичных выступлениях не только личную точку зрения, но и умонастроение целой группы крупных вельмож, видевших в деятельности Потемкина едва ли не целенаправленное разрушение государства. Екатерина II встретила донос как личное оскорбление и, по словам управляющего Потемкина в Петербурге М. Н. Гарновского, «дала с негодованием чувствовать, что царствуя 25 лет, никогда она по своей должности упущения не сделала».
Щербатов не знал о существовании проектов Потемкина, на основе которых осуществлялись критикуемые им внешнеполитические акции правительства Екатерины II, но историк дает развернутую негативную характеристику результатов русской внешней политики своего времени, не находя в ней ни единого полезного для России дела. «… Взяли в защищение диссидентов, - пишет Щербатов о польских делах, - и вместо чтобы стараться сих утесненных за закон в Россию к единоверным своим призывать, ослабить тем Польшу и усилить Россию, через сие подали причину к турецкой войне… поболе России стоящей, нежели какая прежде бывшая война… Разделили Польшу, а тем усилили и австрийский, и бранденбургский дом, и потеряли у России сильное действие ея над Польшею. Приобрели, или лучше сказать, похитили Крым, страну, по разности своего климата служащею гробницею россиянам» {30}.[14] Итак, даже самое важное и удачное, по общему признанию, дело Потемкина - присоединение Крыма - было подвергнуто безжалостному остракизму. За что? Ответ на этот вопрос следует искать не столько в политических симпатиях и антипатиях князя Щербатова, сколько в его философских и историософских концепциях. Михаил Михайлович являлся одним из главных основоположников русской правой консервативной мысли, продолжая при этом аристократическую традиции в историографии, уходящие своими корнями еще в переписку князя Курбского с Иваном Грозным {31}. Как философ он сумел увидеть в «золотом веке Екатерины II» семена разложения традиционного дворянского миросозерцания и мироустройства. Среди блеска и успехов екатерининского царствования эти семена давали свои первые, не для всех заметные всходы. Памфлет Щербатова «О повреждении нравов в России» - энциклопедия того, чем мог быть недоволен консервативно мыслящий русский дворянин второй половине XVIII в.: чужое «роскошество», «обжорливость», «самолюбие» и «любострастие» - во всем, по мысли Щербатова, проявлялись трещины традиционалистского мира, где сын подьячего никогда не мог сесть выше сына воеводы и уж тем более одеваться, есть пить и выезжать богаче, чем боярин. В деятельности главных персонажей эпохи, таких как Екатерина и Потемкин, обнаруженное Щербатовым «повреждение нравов» давало о себе знать особенно ярко. Поэтому все начинания светлейшего князя - суть страшная жатва разложения не только обыденной жизни России, но и ее государственного механизма, уже не способного востребовать лучших из лучших по родовому принципу.
Рассуждения Щербатова оказали огромное влияние на молодого А. С. Пушкина, обвинявшего Екатерину II в том, что она «унизила древние дворянские роды». Его знаменитые обличительные заметки, написанные в 1822 г. в ссылке, в Кишиневе, и столь часто цитируемые историками, буквально строка в строку ложатся на текст Щербатова. «Униженная Швеция и уничтоженная Польша - вот великие права Екатерины на благодарность русского народа. Но со временем история оценит влияние ее царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее в политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия - и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России» {32}.