В полюсную партию войдут четыре члена экспедиции с собаками, шлюпками, санями, нартами, палатками и двуколками, с лыжами или полозьями вместо колес. Экспедиция вернется не раньше осени 1913 года и не позднее лета 1914 года.
Обойдется она, по моим расчетам, от 60 до 70 тысяч рублей, то есть сравнительно дешево именно вследствие ее легкости. Надо заметить,
что экспедиция к полюсу. Циглера стоила до миллиона рублей. Нансена — почти столько же.
Самое судно должно быть грузоподъемностью 150–200 тонн. Разумеется, судно большей вместимости потребует немного больше затрат. Само судно обойдется приблизительно в 15 тысяч рублей. Провизия будет взята на три года. Собаки и их корм обойдутся в 1000 рублей. Геодезические инструменты, карты и книги — в 9 тысяч рублей; шлюпки, нарты, двуколки — в 500 рублей; аптечка, фотография и кинематограф —
в 1500 рублей и т. д.
Подробностей сметы не привожу.
Экспедиция продлится не меньше двух лет, и расходы по содержанию ее личного состава определяются в 15 тысяч рублей…»
Глава XXIII
КЛУБ НАЦИОНАЛИСТОВ
В те самые часы, когда Седов, находясь в здании Адмиралтейства, писал свои докладные записки, невдалеке, в той же части города, решалась судьба экспедиции к полюсу. Это происходило на Мойке, в клубе националистов [19].
В эти часы там всегда было людно: члены клуба в это время встречались за вторым завтраком. Клуб был устроен на английский манер. Строгая обстановка, удобные апартаменты, вышколенная прислуга, мальчики (бои) в куртках с пуговицами и позументами из чистого серебра, прекрасный повар.
Время завтрака окончилось. В одной из гостиных собрались влиятельные люди. В креслах и на диване сидели председатель Национального клуба гофмейстер Балашов, лидер националистов в Государственной думе Шульгин, издатель «Нового Времени» Суворин. В комнате стоял полумрак. На потолке, синем от отблесков снега, пробегали тени проезжавших саней. Беседа шла неторопливо, с паузами, необходимыми для наслаждения букетом старого капри и ароматом сигар. В такие паузы из соседнего биллиардного зала доносился глухой стук шаров, становились слышны оживленные выкрики и взрывы смеха.
Разговор начался еще в столовой. Суворин предложил создать злобу дня из путешествия на Север. Какой-то почти никому не известный капитан носится с планом экспедиции на Северный полюс…
— Очень забавно. И, пожалуй, не глупо. В наши подлые времена и Север — находка, — полунасмешливо-полусерьезно говорил Суворин, смотря на свет сквозь грани хрусталя. — Мне лично эта идея нравится. Лучше Север, чем разговор о конституции. Единственно смущает новизна. У нас не привыкли к таким сенсациям. Все-таки для подобных дел нужно какое-то покровительство. Хорошо, если б моряка поддержал наш Национальный клуб, а еще лучше — Государственная дума..
— Но, позвольте, полюс… Полюс как будто открыт? — заметил Шульгин. — Помните эту скандальную американскую историю с Куком и Пири? Кто-то из них, никак, добрался все-таки до полюса… А?..
— Это неважно. О Куке и Пири никто не знает. Я нарочно позвонил нашему маститому вице-председателю Географического общества Петру Петровичу Семенову-Тян-Шанскому. Он решительно утверждает, что Кук сочинил от корки до корки все свое путешествие. Относительно Пири у Петра Петровича не составилось твердого убеждения. Он не решается сказать, что Пири был на самом полюсе, но полагает все же, что где-то поблизости был. Ну, господа, если глава Географического общества не имеет уверенности в открытии полюса, то публике сам бог велел… Нет, это ничего. Меня скорее беспокоит другое: возможен ли вообще отклик на такое предприятие у нас, в сермяжной Руси?
Говоря все это, Суворин украдкой наблюдал за Балашовым. В самом деле, неплохо бы получить поддержку клуба. В конце концов это зависит от Балашова. Балашов же слушал внимательно, но в разговор не вступал. Только спросил фамилию моряка и после этого поднял брови, как будто что-то припоминал. Но после одной затянувшейся паузы он, вдруг поставив бокал на стол, сказал не без оживления и с очень значительным видом:
— Знаете, а идея в самом деле, кажется, неплоха. В дерзком предложении вашего моряка чувствуется что-то живое. Честное слово! Тут есть и вера в себя и в свое призвание, и жажда действия — как раз то самое, чего не хватает нам, собирающимся в этом уютном помещении. Вот, смотрите, человек спит и видит одно — поставить флаг где-то на мертвой и холодной льдине! Это — движение. Движение есть жизнь. А мы, мы ничего не жаждем. Мы хотим только сохранить существующее. Это неподвижность. Она опасна. Она грозит разложением. Нет, серьезно, над этим стоило бы призадуматься. Вот почему, мне кажется, именно нам следовало бы поддерживать подобные предприятия, хотя бы просто в целях пропаганды. Всякое живое дело вызывает симпатию. Симпатии будут не только на стороне дела, но и на стороне людей, ему помогающих. Мы явимся в облике радетелей народной чести, покровителей русской науки. Это неплохо. Это совсем неплохо, — убежденно повторил Балашов и допил бокал. — Что касается меня, скажу прямо: мне импонируют энергия и дерзость моряка. В его упрямстве видится уверенность. Такие качества встречаются не часто. Людей такого склада нужно использовать… Не правда ли, Василий Витальевич? — повернулся Балашов к Шульгину.
19
Организация русских националистов состояла, главным образом, из крупных помещиков и капиталистов-черносотенцев, целиком поддерживавших внутреннюю и внешнюю политику царского правительства.
«Национальные» лозунги этой организации были лишь ширмой, скрывавшей ее подлинное лицо.