– Добро пируете, браты! – крикнул Сымон, оглядывая двор. – Небось и гостей не ждете…
– Чего ждать? У нас кто смел, тот и поспел! – ответили ему веселые голоса.
Сымону протянули ковш с медом.
– Гуляй, батька! Сами теперь паны… Праздник!
Сымон ковша не принял.
– За гульбой, смотри, головы покладете… – молвил он сурово. – Уходить надо отсюда. Придет войско, косой не отобьешься!
– Боюсь я их, як волк ягнят! – крикнул веселый хлопец. – Мне теперь сам черт не брат!
– Черт душу вынет, а пан шкуру снимет! – ответил Сымон. – Я дело кажу! Думал, в поход собрались, а тут погуляли – и до хаты! Так, что ли, браты? А придут гости – по одному, как тетерок, подавят!
Люди молчали, чувствуя справедливость слов Сымона.
– Наше дело – святая месть, – продолжал Сымон, – злодеям панам, воеводам да бискупам! За долю нашу мужицкую, за веру православную воевать!
– Разве худо мы воевали? – обиженно крикнул хлопец, в котором Георгий узнал того, что тащил его к воротам. – Посмотри кругом, батька!
Сымон посмотрел кругом, улыбнулся и, ничего не ответив хлопцу, продолжал речь.
– Был я в Миколаевцах, в Поповке, – спокойно и негромко рассказывал атаман, – там тоже люди топоры вострят. К нам пристать согласны. В самый град Полоцк ездил. С купцами речь вел. Может, сабель, пик дадут. Зельем для пищалей разживемся… Народ соберем. Пройдем по всей нашей земле войной. Пробьемся к соседям нашим, к князю московскому! Одна у нас вера, и язык наш на Москве без толмачей понимают.
Толпа зашумела.
– От родной хаты да невесть куда! Лучше тут помрем, в лес уйдем!
– Верно батька кажет! Собирай народ!
– В лес, в лес! В лесу нам каждое дерево в помощь! Там жолнеры не достанут!
– Добро! – крикнул Сымон. – Силой никого не неволю. Кто согласен, становись на мою сторону. Остальные – всяк себе сам хозяин. Одно скажу, по домам разойдетесь, язык за зубами держать!
Вокруг Сымона росло тесное кольцо мужиков.
– Веди нас, батька!
Сымон стоял, грозно сжав кулаки.
– Придет войско бискупа или короля, пытать начнут. Кто своего соседа или односельчанина выдаст, пусть на себя пеняет! Под землей найдем!
– Тут он, ворон плешивый! – вдруг радостно закричал маленький пожилой крестьянин в заячьей шапке, сдернув шелковое покрывало и подымая за шиворот босого монаха.
Монах пытался вырваться из рук старичка.
– Я служитель божий. Меня не можно ловить! То есть грех.
– Грехов на мне много, – успокаивал его старичок, подводя к Сымону, – так что не смущайся, и этот не тяжеле других…
Лицо монаха было землисто-серым. Его поставили перед Сымоном, и атаман, глядя на него сверху вниз, спросил:
– Ты что здесь делал?
Монах испуганно залепетал и упал на колени. За него ответил старичок в заячьей шапке:
– Веришь, батька, меня чуть крестом не забил… Я к нему по-хорошему подхожу, а он со стенки медное распятие хвать да как замахнется…
– Я… я… – перебил старичка монах, – я благословить хотел.
Кругом захохотали.
– Пане атамане! Матерь божья!.. – лепетал монах. – Только благословить… Клянусь святым Бернардом…
Сымон оборвал его:
– Ни твое, ни бискупа вашего, грабителя, благословение нам не надобно! И сюда мы вас не звали! Своя у нас вера и земля своя! Наша. А вы, божьи служители, ее у нас из-под ног вырываете… Так, что ли, браты?
– Так! Так! На ворота его! – закричали крестьяне.
– Чуешь? – гневно спросил монаха Сымон. – Тут твой приговор!
Монах взвыл, повиснув в сильных руках крестьян. Его потащили к воротам. К Сымону подскочил Георгий.
– Отпусти его, Сымон! Отпусти… Не надо больше крови!.. – крикнул юноша.
– Ах, ты еще здесь, купеческий сын?.. – Сымон вновь повеселел. – Боишься небось, что без тебя мы своим умишком не управимся? Нет, хлопец, отпустить нам его невозможно.
Сымон спрыгнул на землю и, положив руку на плечо Георгия, отвел его в сторону.
– Стоит только нам этого ворона отпустить, он нынче же сюда войско приведет да на каждого пальцем укажет. А как жолнеры станут мужиков вешать, этот божий служитель им латинское благословение даст. Не первая это у нас встреча. Поживешь больше, сам увидишь… Да и не гоже тебе в наши дела встревать. Говорил – за науками едешь, ну и поезжай с богом. Как бы кто тебе дорогу не перебежал. – Сымон повелительно крикнул: – А ну, хлопцы! Подведите коня купецкому сыну. Да дайте еды на дорогу, чтобы поминал наше воинство лаской.
Георгий молча смотрел на атамана. Ему хотелось многое сказать этому человеку, неожиданно представшему перед ним таким сильным и умным – атаманом. Но от волнения не мог найти нужных слов.
Сымон снова улыбнулся. Лицо его, недавно злое и грозное, стало на миг ясным и добрым. Словно прочитав мысли Георгия, он сказал:
– Меня вспоминай, да за разбойника не считай. Я живу правильно. Быстро живу. Свой век сдваиваю, чужого не заедаю. Только время мое еще начинается… Ну, будь здоров, имей сто коров, а мне телушку на развод побереги. Я еще хозяином буду.
…Часто потом Георгий вспоминал это прощание среди догоравшей епископской усадьбы. Вспоминал, как крепко пожал ему руку Сымон, как мужики, казалось такие угрюмые и недружелюбные, наполнили ему дорожную суму и, проводив до ворот, ласково пожелали счастливой дороги, как, доехав до реки, увидел он большой отряд вооруженных всадников, переезжавших мост.
Тогда Георгий испытывал какое-то смутное и противоречивое чувство. Он сочувствовал восставшим мужикам, как сочувствовал всем обиженным и угнетенным. Но не так рисовал себе Георгий борьбу народа против угнетателей. Он мечтал о честном бое, рыцарских подвигах и милостивом прощении безоружных пленников. Только потом, проехав много верст по родной земле, нашел он объяснение и оправдание всему, что казалось прежде бессмысленной жестокостью.
Было худо и прежде, под своими православными господами. А теперь, когда князья и католические монахи прибрали к рукам не только лучшие земли, а все, что родило и приносило плоды, совсем жизни не стало. Недаром один нищий старик разъяснял Георгию смысл слова «католик». «Состоит это слово, – говорил он, – из двух слов: кат (палач) и лик (лицо). Смотрите, дескать, на них и увидите лицо палача».
Чем дальше отъезжал Георгий от родного дома, тем все больше сгущались мрак и уныние. Он вспоминал о восставших крестьянах, как о героях, шедших на бой за благо народа. О Сымоне же он не переставал думать, да и слишком часто напоминали о нем встречные. Не первый год ходил здесь Сымон со своей ватагой, и слова его передавались из уст в уста. За него молились, к нему шли обездоленные, искали его и рассказывали о нем легенды…
А конь все бежит и бежит, через боры и пущи, по зыбкой топи болот, мимо курных хат, мимо смертей и болезней, через недолю…
Сокращая путь, Георгий обычно уклонялся от больших дорог, сворачивая на проселочные шляхи и тропинки. Судьба оберегала его. Ни дикие звери, населявшие леса Белоруссии, ни разбойничьи шайки, совершавшие набеги на купеческие обозы, не тронули одинокого путника с малой переметной сумой, ехавшего на усталой лошаденке. Но не зверей, не разбойников опасался Георгий.
На заставах больших городов караулили проезжих людей воеводские приставы. Собирали дань путную, и проезжую, и торговую, и постойную. Брали с человека, брали с коня, брали с клади. Брали за не так сказанное слово. В ходу тогда была поговорка: «На Литве каждое слово стоит золота…» Писаные законы о пошлинах и мытах мало кому были известны, и сборщики, пользуясь неграмотностью путников, грабили их, как хотели. Нередко бывало и так, что человека, не имевшего, чем заплатить, избивали батогами и сажали в колоду.
Георгию платить было нечем, и потому он объезжал города с крепостными стенами и караульными башнями, пользуясь гостеприимством крестьян.
Так проехал он весь Виленский тракт, оставил по правую руку Гродно и выехал на мощеный, застланный деревом шлях, ведущий к городам Бельску и Бресту. Георгий решил заехать в Брест, где проживал знакомый ему по Полоцку купец Зиновий Горбатый, у которого он рассчитывал пополнить свои скудные запасы и расспросить о дороге.