– Марта, опомнись! – воскликнул Вацлав.
– Да, да, Вашек! Этот Святовацлавский договор, как я и думала, причинил нам изрядные убытки. Шляхтичи стали варить пиво сами и продают его не только в селах, но и в города ввозят беспошлинно. Если будет так продолжаться, мы разоримся. Я, слава богу, еще не лишилась рассудка, чтобы тратить деньги на пустяки. Не за тем покойный мой отец трудился, чтобы мы с тобой развеяли все по ветру. Больше я не дам ни гроша!
– Подумай, Марта! – прошептал Вацлав, охваченный отчаянием. – Великое начинание погибнет… Нет, ты не поступишь так жестоко!
– Что решено, то решено, – сказала Марта твердо. – Твой Франек, кажется, не ребенок и не баба. Как-нибудь извернется.
Вацлав сидел на краю постели, опустив голову, сжимая подсвечник. За окном свистел декабрьский ветер. Остывали уголья в камине. В спальне было тепло и уютно. Марта прижалась к мужу.
– Дурачок, – шепнула она, – тебе-то что горевать?
Она задула свечу и обвила шею Вацлава своей пухлой горячей рукой.
– Не могу передать тебе, Франек, как я огорчен, – сказал Вацлав, прощаясь с другом, – совесть мучает меня.
– Бедняга Вашек, – ответил Георгий, ласково обнимая его. – Я не таю обиды. Мне просто очень жаль, очень жаль. – Георгию не хотелось говорить, и он почти выпроводил Вацлава, испытывая чувство гнетущего одиночества, которое охватывает людей в час нового несчастья.
Положение было отчаянное. Кроме Псалтыри и Иова, он успел выпустить в свет еще две книги: Исуса, сына Сирахова, и Притчи Соломона. Три следующих: Екклезиаст, Премудрость, Песнь Песней были уже полностью набраны и частью отпечатаны. Он подсчитал свои средства. Оставшаяся сумма была ничтожна. Ее не могло хватить даже для того, чтобы закончить печатание этих уже совсем готовых книг. А нужно еще расплатиться с поставщиками бумаги, домовладельцем, уплатить Стефану и другим друкарям… Кто же выручит его из беды? Он вспомнил о Корнелии Вшегрде. Старик горячо интересовался делами Георгия. Но едва ли можно рассчитывать на его помощь. Корнелий небогат… Да, видно, придется закрыть друкарню. Он окинул взглядом груды рукописей, которым так и не суждено увидеть свет. Прямо перед ним лежали свежие оттиски первых листов Екклезиаста.
«Суета сует, сказал Екклезиаст, суета сует, – все суета!..» «Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, – и нет ничего нового под солнцем…»
«Какая мрачная мудрость! – подумал Георгий. – Какая мрачная и безнадежная!.. Неужели всегда будет так, как было, и тщетны все труды человека и надежды его?..»
Он продолжал читать:
«…И предал я сердце свое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость, узнал, что и это – томление духа… Потому что во многой мудрости много печали, и кто умножает познания – умножает скорбь…»
«Во многой мудрости много печали!.. – размышлял Георгий. – Разве только потому, что невежда подобен животному. Потребности его грубы, несложны его радости и печали. А истинная мудрость рождает великую тоску о правде, скорбь о несовершенстве земной жизни и человеческих знаний…
Однако эта тоска, порожденная мудростью, разве не направлена на то, чтобы сделать жизнь людей разумнее, чище, счастливей? И не заключена ли в такой великой печали и великая радость? Разве не всемогущ человек?»
А Екклезиаст твердил свое:
«И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо все – суета и томление духа!»
– Ложь! – сказал вдруг Георгий громко. Охваченный волнением, он зашагал по комнате. – Ложь! Не для того ли трудится и созидает человек, чтобы на смертном одре с удовлетворением сказать: вот я приумножил достояние мое, и выстроил это, и сделал то, чтобы сыны мои, и внуки, и правнуки наследовали мне и продолжили дело мое… Нет! Ты не прав, древний пророк израильский! Не суета дела наши! Не напрасно живет человек на земле, трудясь для пользы тех, кто будет после него. Много зла на земле, но еще больше добра, и растет мудрость человеческая от века к веку… Много ли ты знал о мире, в котором жил, и о себе самом? А сколько уже тайн с тех пор вырвал человек у природы!..
Бессмертна мудрость, и есть у нас память о прошлом, как и у далеких наших потомков будет память о наших делах…
Ты был мудр, но ты не любил людей и жил только для себя. Оттого-то старческая немощь и чувство близкой кончины поселили в душе твоей отчаяние и мрак. Не так стареют те, кто посвятил жизнь поискам истины и заботе о счастье народа. Нет у них страха смерти, и старость их светла. Такой и на костер взойдет с улыбкой, ибо он знает, что его дела переживут его и мысль его, подхваченная другими, восторжествует над глупостью и злом!..
Спор с древним пророком пробудил у Георгия прежнее упорство и волю к борьбе. Нет! Не все потеряно, думал он. Он поедет со своими книгами на родину, в Полоцк, в Вильну, в Московию… Быть может, брат Иван даст денег, чтобы продолжить дело, наладить новую печатню. Не здесь, так в другом месте.
В комнату вошел Стефан.
– Пан доктор, – начал старик, – я пришел…
– Хорошо, что ты пришел, Стефан, – перебил его Георгий. – Мне нужно сказать тебе нечто важное.
Стефан впервые видел своего хозяина в таком возбуждении. Скорина быстро шагал по комнате.
– Видишь ли, друг мой, – говорил он, – я вынужден закрыть друкарню. У меня нет больше денег. Я задолжал тебе за прошлое. Тебе и всем остальным. Но пусть никто не опасается. Я уплачу все до гроша.
Георгий торопился высказать свою мысль, словно боясь изменить принятое решение.
– Уплачу, как только продам все… Станки, книги.
– Вы не сделаете этого, пан доктор, – едва смог вставить пораженный Стефан. – Там внизу ждут вас.
– Ах, да, да, – снова не дал ему договорить Георгий. – Сейчас я объясню им.
И Георгий быстро сбежал по лестнице в друкарню.
– Друзья мои! – позвал он рабочих, толпившихся в углу около стопок готовых книг. – Вы свободны. Я закрываю друкарню…
Рабочие удивленно повернулись к нему, и тут Георгий увидел двух чужих. Одного из них он сразу узнал. Это был книгопродавец Зденек, а второй?.. Георгий удивленно вскрикнул. Второй был тот самый приезжий из Вильны, с которым он встретился в день святого Вацлава на улице.
– Этот пан, – объяснял книгопродавец, поклонившись Георгию, – однажды скупил у меня всю вашу Псалтырь. Теперь он забрал и прочие ваши книги. Он пожелал увидеть пана доктора, и я привел его к вашей милости.
– Так вот он каков – доктор Францишек из Полоцка, – весело сказал приезжий. – Кажись, мы уже однажды видались.
Георгий крепко пожал его руку.
– Давно я хотел повидать вас, – продолжал приезжий, – да все разъезды мешали. Таковы наши торговые дела. А все же нашел-таки земляка.
– Кто вы? – спросил Георгий, охваченный волнением.
– Виленчанин я. Роду белорусского и православной веры, а зовусь Богданом, Онковым сыном. Радец места Виленского.
Богдан улыбнулся доброй, немного хитроватой улыбкой.
– А пришел-то я, кажись, вовремя. Гляди, на день опоздал и поцеловал бы в пробой, да и назад домой… Так, что ли?
– Да, – тихо ответил Георгий, – друкарню я закрываю…
– Ну, это не к спеху, – возразил Богдан. – Да, что ж мы стали на пороге? Али я не гость у тебя? – И Богдан, словно он тут был хозяином, сам увел Георгия по лестнице наверх.
Наблюдавший эту сцену Стефан весело подмигнул рабочим и засмеялся.
– А ну, братья, за дело! – крикнул старый друкарь и, взобравшись на свой высокий табурет, негромко запел.
Глава VI
Два следующих года прошли, как один день. Пока заканчивалась одна книга, другая, заблаговременно набранная, ждала очереди. Скорина жил замкнуто, мало общаясь с внешним миром. Только Вацлав по-прежнему навещал его, хотя и не так часто, как прежде. Другой его друг, профессор Корнелий Вшегрд, был прикован к постели длительной и тяжелой болезнью. Но теперь, поглощенный работой, Георгий не ощущал одиночества. Он стремился закончить печатание Библии как можно скорее.