Если бы он мог пойти к жене и заставить ее сказать всю правду… Но как это сделать? Если она могла обманывать раньше, что помешает ей солгать теперь? Пан Юрий опустился на колени, глядя сквозь слезы на мерцающую зеленоватым светом лампаду. Тусклые лики святых загадочно взирали на коленопреклоненного человека. Полумрак и безмолвие царили в горнице. Не произнося молитвы, не крестя лба, Адверник думал о том, что не в силах больше бороться с самим собой, что смятение, охватившее душу, приближает его к концу. Мысли его путались, обгоняли друг друга. Вдруг вспомнилось, что икона, висящая справа, прислана ему московским другом, священником. Насколько она лучше, ясней и понятней работ здешних мастеров. Братство решило послать его в Московию. Это хорошо… Только сможет ли он доехать до Москвы? Пожалуй, уже не много дней осталось ему жить на этом свете.
А надо бы, ох как надо поехать! Свет исходит оттуда, где солнце восходит, а не заходит…
Кто это сказал? Это сказал Георгий Скорина. Какое эго счастье, что он прибыл сюда. Но как тяжело сейчас думать об этом, вспоминать его имя…
Вот она, медвежья лапа его болезни. Давит и давит грудь… Вздохнуть бы!.. Маргарита!..
– Я здесь, пан Юрий!..
Адверник вздрогнул.
– Ты пришла? – спросил он. – Разве я звал тебя?
– Я пришла сама, – ответила Маргарита, помогая ему подняться. – Я хотела говорить с вами, рассказать…
– Завтра, завтра, дитя мое, – торопливо перебил ее Адверник, направляясь к постели, и вдруг, сам не ожидая того, тихо спросил: – О чем рассказать?
– Мне тяжело, пан Юрий, – ответила Маргарита, закрывая лицо руками. – Я не в силах более таиться от вас…
Адверник крепко сжал спинку кровати.
– Никогда не следует говорить того, – сказал он, с трудом произнося слова, – о чем, возможно, придется пожалеть.
Маргарита опустилась перед ним на колени.
– Никогда, никогда не покину я вас, пан Юрий! – услышал он и не мог найти в себе силы, чтобы протянуть ей руку.
Он почувствовал странное, нежданное облегчение. Боль отпускала его, но вместе с ней, казалось, уходила и жизнь.
Глава IV
С того дня, когда праздник выхода в свет первого виленского издания был нарушен приходом воеводских людей, для Георгия Скорины начались новые мытарства. Теперь над ним нависло бог весть откуда взявшееся обвинение в связях с лютеранами и в распространении их еретических книг.
Воевода потребовал залог за Скорину в четыреста злотых и согласился отложить суд над ним на один месяц, чтобы дать возможность обвиняемому представить доказательства его невиновности.
Виленское православное братство, внесшее залог, должно было поручиться, что он не покинет город до окончательного решения. Пока же типография была закрыта.
День ото дня дело принимало все более и более запутанный оборот. Находились какие-то «свидетели», будто бы присутствовавшие при беседе Лютера со Скориной. Отыскивались «очевидцы», утверждавшие, что видели, как Скорина и итальянец Лисманини тайно собирали народ и проповедовали учение Мартина Лютера.
Ни Георгий, ни его друзья не могли понять причины начатого преследования. Братство не жалело денег на подарки канцелярским писцам и подкупы судейских людей, но все это пока не давало результатов.
Тоска снова охватила Скорину. Неужели и здесь, на родной земле, среди близких ему людей, не удастся спокойно и честно служить тому делу, ради которого он скитался так много дней на чужбине?
Как доказать воеводскому суду, что его свидание с Лютером окончилось решительным разрывом? Кто этот лютеранский проповедник Лисманини? Так размышлял Георгий, бродя по окраинам города, ища тишины и одиночества.
А Лисманини в это время стоял на шатком столе дымной корчмы и, обращаясь к подвыпившим слушателям, пророчествовал.
– Все от него! – кричал итальянец на ломаном польском языке. – Говорю вам, все от сатаны. Не верьте ксендзам, не верьте попам и монахам, в их обличий таится сатана. Это говорю вам я, верный ученик добродетельного Мартина! Изгоните же дьявола из плоти вашей!
– Аминь! – раздался веселый голос, и из-за дальнего стола поднялся полный, со встрепанной курчавой головой мужчина. – Ты говоришь, чужеземец, – переспросил толстяк, – что сатана обретается в каждом из нас?
– Истинно так! – ответил Лисманини.
– Тогда не скажешь ли ты, о достойнейший потомок Цицерона, не дьявола ли ты изгоняешь, ежедневно заполняя до краев свои внутренности вином и пивом?
Окружающие захохотали.
– Не смейтесь, панове, – поднял руку толстяк. – Пусть ученик Лютера разъяснит нам. Возможно, дьявол и впрямь обитает в его чреве.
– Замолчи, богохульник! – Итальянец рассвирепел. – Я докажу вам, что опасность близка… – Он выхватил из кармана лист мятой бумаги.
На секунду присутствующие затихли, ожидая продолжения поединка между проповедником и веселым толстяком.
– Вот доказательство! – торжественно провозгласил Лисманини. – Доказательство того, что в ваш город прибыл служитель сатаны, богоотступник и злодей, проклятый доктором Лютером! Он слывет ученым лекарем и печатником. Зовется он Францишек Скорина!
– Что? – вскрикнул толстяк.
– Истинно так, – повторил проповедник, потрясая бумагой, – здесь изложено все.
С неожиданной легкостью толстяк вскочил на скамью.
– Покажи!
Теперь всем было видно его лицо, чуть оплывшее, окаймленное курчавой бородой, большие, немного навыкате, хитрые и веселые глаза, толстые губы.
– Дай бумагу!
– Прочь! – Лисманини отступил на шаг.
Толстяк прыгнул на стол, стол затрещал, толстяк взмахнул руками и, ухватившись за проповедника, вместе с ним полетел на пол.
Звон разбитой посуды, отчаянный крик итальянца, шум вскочивших посетителей наполнили корчму. Итальянец крепко зажал в руке бумагу. Противник навалился на него своим грузным телом и впился зубами в кисть руки. Лисманини взвизгнул и разжал руку. Выхватив бумагу, толстяк вскочил на ноги.
Несколько мужчин двинулись было на него. Толстяк схватил тяжелый табурет и, подняв его высоко над головой, заревел:
– Ни с места! Я размозжу голову каждому, кто осмелится дотронуться до отпрыска польских рыцарей – Николая Кривуша из Тарнува.
Люди попятились, и Кривуш, отшвырнув табурет, ринулся к двери.
– Лови его! Держи! – закричал кто-то…
Лисманини, а за ним вся пьяная компания бросились в погоню. Насколько Кривуш был находчив в споре и ловок в рукопашном бою, настолько он оказался слабым в беге. Полы его засаленного плаща путались между короткими ногами, тучное тело раскачивалось из стороны в сторону. Он задыхался. Преследователи настигали его. Спасли его темнота и извилистые лабиринты улиц. Нырнув в какую-то подворотню, он притаился, дожидаясь, пока погоня пронеслась мимо.
В небольшом одноэтажном флигеле бурмистрова двора тускло светилось крайнее окно. Несмотря на поздний час, Георгий сидел у стола за своими рукописями.
В дверь вошел Гинек.
– Хозяин, – сказал мальчик взволнованно, – сторож поймал вора!
– Какого вора, Гинек? – удивился Георгий.
– Он заглядывал в окно друкарни и пробовал открыть дверь, – объяснил Гинек.
– Странно! Что ему там могло понадобиться?
– Уж этого я не могу вам сказать, хозяин, – развел руками Гинек. – Он отказался отвечать нам и потребовал отвести его к вашей милости.
– Где же он?
– Он здесь. Не стоит вам и смотреть, его следует просто передать страже.
– Нет, Гинек, – остановил его Георгий. – Думаю, что это не простой вор. Приведи-ка его сюда.
Гинек с явным неодобрением крикнул в дверь:
– Веди сюда, Юзеф!
Сторож втолкнул в комнату вора. Георгий поднял свечу и осветил его. Перед ним стоял грязный и оборванный, но с веселым выражением лица Николай Кривуш.