Жора Волосевич, попав в 6-й класс первого набора, проучился в училище пять лет. Мать вначале очень тосковала без него и писала нежнейшие стихи, которые он хранил всю жизнь:
В 1944 году Марии Оскаровне удалось перевестись на работу в училище в Кутаиси: курсантам преподавались русский язык и литература, и она мотивировала желание перевода возможностью работать по специальности. С ее приездом литературная жизнь в училище оживилась. Она сразу устроила для курсантов лекцию «Пушкин на Кавказе» и стала выпускать газету «Суворовец». Владимов вспоминал, что вместе с матерью написал стихотворение для 1-го номера этой газеты. Мария Оскаровна сохранила первый литературный опыт тринадцатилетнего сына. Я приведу его начало:
Исходящий от матери литературный импульс был очень важен для подраставшего сына, который благодаря ей «почувствовал вкус сочинительства». Увидев в стенной газете свои неумелые строчки и стайку восхищенных курсантов, читающих их вслух, Жора Волосевич решил свою судьбу – он будет не только полководцем, но и поэтом. И на следующий день сообщил матери свой литературный псевдоним. В честь Маяковского он будет подписывать свои стихи – Владимов[22]. Его детская мечта осуществилась лишь отчасти: он не стал ни полководцем, ни поэтом, но стал Владимовым.
О жизни в кутаисском училище подробно рассказано в последней неоконченной повести Владимова «Долог путь до Типперэри». Опыт пребывания в закрытом коллективе училища, находившегося в стране другой культуры и языка, кажется странным ретроспективно-зеркальным отражением будущей жизни и опыта писателя в эмиграции. Сходная отвлеченность от окружающей культуры, жизнь в замкнутом пространстве и неприятие, отсутствие живого интереса к местным традициям и жителям. Для него Грузия была «чужая страна»: «Я не предвидел, что мне придется жить в чужой стране, посреди чужого языка, чужих обычаев и повадок, и это будет мучительнее тюрьмы или лагеря…»[23] Обитатели древнего кавказского города вызывали у курсантов «брезгливость» и неуважение. Грузины, грузинские евреи и даже их дети были «чужими», и на них смотрели свысока. Лихостью считались воровство в их садах, насмешки над их дочерями, а в случае столкновений никто не пытался найти правых и виноватых: «чужих» полагалось бить, от них следовало защищать «своих».
Курсант Жора Волосевич учился с удовольствием. Условия жизни в Суворовском были, по меркам голодного и нищего военного времени, очень хорошими. Позднее Владимов осознал, что в армейских училищах «и кормили похуже, и сукно было потоньше». Официальный патрон пограничных суворовских училищ Лаврентий Павлович Берия заботился о своих «волчатах», как он любовно называл курсантов, ожидая из их рядов достойного пополнения своих кадров. «Я не знаю, откуда, из каких питомников ТУДА набирают людей, но из наших ребят в органы ни один не попал», – комментировал Владимов.
Уровень преподавания был высоким. Учителя шли на работу в Суворовское охотно: платили за звание, полагался приличный паек, зарплата была выше обычной преподавательской. В училище царил культ Суворова, и военная история, очень интересовавшая Жору, изучалась серьезно и детально. Особой идеологической муштры не было, «всё в обычных дозах». Среди ребят даже «царила легкая фронда». Офицеры, воспитатели и преподаватели вполне откровенно делились с курсантами своими воспоминаниями о войне. Бывшие боевые офицеры, они почти все имели серьезные ранения, последствием которых был частичный паралич, слепота или тяжелая психическая травма. Их повествования не были «идеологически выдержаны», и юным слушателям становилась ясна разница между официальной пропагандой и беспощадной военной действительностью.
22
Владимов рассказывал дочери Марине и Льву Аннинскому другую версию этого псевдонима. По его словам, он посылал свои ранние статьи под разными именами во многие издания, но журнал «Театр» впервые принял к публикации статью о пьесах А. Софронова, подписанную «Владимов». Нужно сказать, что это версия никак не противоречит рассказанной мне.