Первый вскрик предродовых болей Алкмены на светлом Олимпе встретили приветственными криками.
Зевс, восседавший на золотом троне, поднял кубок за здравие матери и младенцев.
Гера кусала губы. Никогда она не видела, чтобы бог богов так сиял счастьем, ожидая рождения своих законных детей.
Лютая ненависть, дремавшая свернувшейся змеей в сердце Геры, проснулась и высунула черное жало.
А пир богов продолжался. Владыка мира Зевс поднял кубок, призывая к вниманию.
Сейчас там, на подвластной нам земле, родится мой сын! — начал Зевс. — И дам я ему власть над Грецией, и будет он моим любимым детищем!
Черная кровь прихлынула к голове Геры. Снести такую обиду было не в силах оскорбленной богини. Гера выступила вперед, холодом обдавая супруга.
Тише! Тише! Супруга Зевса хочет говорить! — пронеслось среди богов.
Слушаю тебя, о Гера! — задиристо вздернул курчавый подбородок Зевс.
Гера собралась с мыслями, хмуря брови.
О великий Зевс! Что проку в словах, сказанных за кубком вина! Так дай нерушимую клятву, что тот, кто родится в сей день и час, тот станет владыкой Греции, и все герои будут повиноваться ему!
Гера напряженно ждала ответа.
Клянусь! — с улыбкой отвечал Зевс, осушая золотой кубок.
Никто не заметил притаившуюся в углу хитрую обманщицу Ату, мгновенно накинувшую на бога Зевса невидимую сеть обмана и лжи. Не заметил великий властелин небес подвоха, продолжая празднество в ожидании добрых вестей с земли.
А Гера, обернувшись волчицей, быстрее ветра неслась к далеким Микенам. Там, во дворце, у выложенного мрамором бассейна с фонтаном забавлялась с ручным рысенком аргосская царица. Жена персеида Офенела дразнила звереныша привязанным к веревке пучком шерсти. Рысенок прыгал на игрушку, смешно выставляя коготки и, промахнувшись, шлепался на пол.
Суеверная прислужница покачала головой:
Не дело, царица, затеяла! Как ты мучаешь бес- словесную тварь, так будут мучить твоего ребенка, как только он родится. Царица смутилась. Беременность давалась ей легко, и царица порой забывала, что женщине, ждущей дитя, не следует делать многое из того, что может быть неугодно богам и отразиться на будущей судьбе ребенка.
Брысь! — спихнула царица рысенка с колен.
Вышла из дворца и, миновав оранжереи, углубилась в парк. Деревья благосклонно дарили сень, чуть слышно пришептывая. Буйство цветов и красок радовало сердце. Царица прикорнула у высокого вяза и неприметно для себя задремала.
Колючая изгородь, охранявшая парк мириадами шипов и иголок раздалась, пропуская крупноголовую волчицу, и смыкаясь там, где зверь оставил след.
Волчица приблизилась к беременной женщине, потягивая носом воздух. Ее желтые злые глаза сверкали лютой яростью. Ровная, густая шерсть вздыбилась на холке. Волчица зарычала, оскалив клыки.
В тот момент, когда царица открыла глаза, просыпаясь, волчица прыгнула, целясь в горло. Женщина закричала, прикрываясь руками. Что-то оборвалось у нее в середине. Короткая резкая боль пронзила тело, отдаваясь в пояснице. Царица на мгновение потеряла сознание. Свет померк, теряя очертания мира.
Когда боль отступила, женщина с трудом открыла глаза. Волчицы, привидевшейся ей, не было и в помине. А в раскинутых ногах мяукал только что покинувший материнское ложе младенец. Царица зубами перекусила пуповину, подняла царевича и обернула свое дитя краем окровавленного хитона.
Гера, скинув звериную шкуру, самодовольно усмехнулась: дело было сделано, и ей не терпелось первой рассказать весть Зевсу. Только что, без сроков и времени, явился на свет царевич Эврисфей, по величайшему повелению Зевса, властитель над всеми потомками Персея. Правда, бог богов об этом еще не догадывался.
А тем временем в Фивах отдыхала Алкмена. Внезапно родовые схватки, разрывающие тело, прекратились. Боль отступила, сменившись усталостью и покоем. Лоб женщины, усеянный бисеринками пота, прислужницы обтерли смоченным в холодной воде куском ткани.
Алкмена! — почудился роженице призыв бога богов.
Алкмена! — раздался вторящий насмешливый женский хохот.
Внезапно страшная судорога прошла по животу роженицы. Алкмена закричала, цепляясь руками за шерсть покрывавшей ложе шкуры и выдирая клочья косматого меха.
Мальчик! — удовлетворенно подняла в воздух младенца повитуха. — Будет героем, ишь, какой здоровенький!
Следом из материнского лона выскользнул близнец первенца. Но похвалы повитухи не удостоился.
Близнец первенца был, как все младенцы, маленький, скрюченный, безволосый, с прозрачно белесыми в заплесневелости материнского чрева ноготками. Багрово красная кожица, словно спеченная, придавала малышу вид земного червя, так извивались крохотные ручки и ножки.