Прости меня... сынок...
Моей самой большой мечтой было обнять тебя, сказать тебе, как я любил, люблю и всегда буду любить тебя и на этом свете, и на том.
Но, видимо, я слишком много грешил, чтобы Господь удостоил меня этой милости.
Поэтому я сейчас хочу сказать последнее. Я люблю тебя, сын мой... и прошу простить меня, если что-то было не так...
Твой отец, Рене дЭрбле, герцог дАламеда»
Анри сидел, словно пронзенный молнией, этим неожиданным открытием. Аббат дЭрбле – его настоящий отец? Это казалось невероятным. Но постепенно Анри вспоминал, как светились теплотой и любовью глаза аббата, когда они встречались, как он опекал Анри и выслушивал все его откровения. Анри всегда знал, что его духовник приедет, стоит только Анри попросить его об этом. Получается, что все эти годы рядом с ним был его отец, а он даже не догадывался об этом! Как же он ничего не заподозрил! Ведь, если задуматься, он был совершенно не похож на герцога де Лонгвиля. Ни характером, ни привычками... А, когда рядом оказывался аббат, сердце Анри переполняло необъяснимое чувство к этому человеку. Анри не мог понять, почему ему всегда было так хорошо рядом с Арамисом, почему его всегда к нему так тянуло.
«Это был голос крови...» – только сейчас понял Анри...- «Меня тянуло к нему, потому что голос крови не обманешь... Отец...»
И Анри впервые в жизни понял, что плачет.
Анна-Женевьева сидела за ночным столиком, в сотый раз перечитывая письмо Арамиса, когда раздался стук в дверь, и после ее «входите» в комнату вошел Анри.
На его растерянном лице она увидела множество чувств и эмоций, но не увидела того, чего опасалась – осуждения – и камень упал с ее души.
- Анри, сын мой...
- Матушка... – Анри опустился на колени перед ней. – Почему вы не сказали мне раньше?
- Ах, сын мой... Что сейчас говорить об этом... Рене... Ваш отец... он... – Она всхлипывала, не зная, сказал ли Арамис сыну, что умирает.
- Отец умирает... – Продолжил за нее Анри.
Они посмотрели в глаза друг другу, и Анри вдруг понял, что должен сделать. Он еще ничего не сказал, а Анна-Женевьева уже прочитала на его лице, что сын принял какое-то решение.
- Простите меня, матушка, но то, что я собираюсь сделать, я сделаю даже если вы запретите мне это. Я принял решение, и никто меня не остановит. Я немедленно еду в Испанию. Я еду к своему отцу.
- Анри... – Анна-Женевьева обняла сына и поцеловала его волосы... – Я не буду вас удерживать. Я буду только молиться, чтобы вы успели. И если Господь будет милостив к нам, скажите ему... скажите Рене...
- Я скажу отцу, что вы любите его. – Закончил за мать Анри и по ее улыбке понял, что угадал ее мысли.
На поместье де Лонгвиль уже опустилась глубокая ночь, когда Анри, взяв с собой лишь самое необходимое и, конечно же, письмо Арамиса, вскочил в седло, готовый отправиться в долгий путь. Анна-Женевьева перекрестила сына, они встретились взглядами.
- Пусть Господь будет с Вами, сын мой.
- Я должен успеть.
И с этими словами Анри дЭрбле (иначе он уже себя не воспринимал) пришпорил лошадь и с максимальной скоростью, на которую был способен его арабский жеребец, направился в сторону испанской границы.
«Я должен успеть... Я должен успеть...» – как молитву повторял он.
Над испанской резиденцией генерала Ордена иезуитов величественно всходило солнце. ДАламеда медленно подошел к окну. Вот уже неделя, как он вернулся в Испанию и уже успел завершить самые важные дела. Часть документов была сожжена в камине, другая часть зашифрована так, что могла быть прочтена лишь единицами, знающими шифр тамплиеров. Были написаны все необходимые письма. Еще раз было прочитано завещание и внесены небольшие изменения. Оставалось лишь то, что он мог позволить себе не закончить, если вдруг Господь, наконец, призовет его к себе.
Но вот уже который вечер он закрывал глаза, понимая, что может уже их не открыть, и вот уже которое утро снова просыпался после зыбкого сна, который ему давали сильное снотворное и обезболивающие, понимая – всевышний пока не торопиться забрать его к себе.
С каждым днем дышать становилось все труднее, он уже почти не вставал с кресла, так как каждый шаг вызывал жуткую боль, скрывать которую ему помогала лишь многолетняя мушкетерская выдержка.
«Господи...» – думал он, смотря, как медленно заливается летним солнцем город. – «Почему ты не облегчишь мои страдания и не заберешь меня к себе? Неужели я так много грешил, что ты так меня решил напоследок наказать. Засыпать каждый вечер в надежде обрести облегчение в смерти и просыпаться, понимая, что облегчения пока еще не наступило – это наказание похуже страшного суда. Почему, Господи?»
Он смотрел на икону Всевышнего в ожидании ответа, но Господь молчал.
В дверь постучали. После секундной паузы вошел Иларио – его секретарь. Ему было почти сорок лет, из которых последние двенадцать он был рядом с Арамисом. Иларио был единственным в его ближайшем окружении, кто имел право входить в покои генерала Ордена вообще без стука. За последние годы он стал ему как сын. Арамису порой даже казалось, что они с Анри чем-то похожи. И тогда, когда он не мог быть рядом с сыном, всю свою нерастраченную любовь и заботу он переносил на Иларио.
- Монсеньор... – Иларио склонился в почтительном поклоне. – Ваше лекарство.
- Думаешь, стоит, сын мой? – Слабо улыбнулся Арамис.
- Раз Господь пока держит вас в этом мире, значит, так надо, значит, еще не все вами закончено здесь. – И он протянул ему бокал с отваром.
Арамис послушно выпил.
- Мне нужно написать два письма. Меня беспокоить только в самом крайнем случае. – дАламеда протянул руку Иларио, и тот почтительно поцеловал перстень с серым камнем.
- Слушаюсь, монсеньор. – И Иларио вышел из комнаты, оставив Арамиса одного.
С трудом превозмогая боль, тот медленно подошел к столу.
Иларио же, закрыв дверь, готовился уже было приступить к ежедневному разбору утренней почты, как вдруг тишину резиденции нарушили громкие шаги, и в приемную стремительно вошел молодой человек в запылившемся костюме. Если бы на его пути ненароком оказалась бы какая-нибудь преграда, он был легко снес ее, даже не замедлив хода.
Юноша, не сбавляя скорости, направился к дверям покоев Генерала Ордена, и Иларио едва успел фактически грудью закрыть ему путь, встав вплотную к дверям. Гость в последнюю секунду замедлил шаг, иначе просто снес бы дверь вместе с Иларио.
- Сударь. – Иларио, несмотря на свою кажущуюся хрупкость, с достоинством держал оборону. – Вы всегда так врываетесь? Кто вы и что вам надо?
- Мне нужно видеть герцога дАламеда. Это очень важно.
- Потрудитесь представиться и доложить причину вашего визита. Я сообщу ее Его Высокопреосвященству и, если он посчитает нужным...
Иларио не успел закончить, как по ту сторону двери раздались медленные шаги, и двери распахнулись.
Арамис, услышав шум, решил сам посмотреть, что происходит в приемной. В последние дни самым громким звуком в этих стенах был только бой настенных часов. А потому новые звуки вызвали его интерес и озабоченность.
Открыв дверь и увидев причину шума, Генерал Ордена растерянно замер в дверях... Перед ним стоял, с трудом переводя дыхание после долгого пути... Анри...
Их глаза встретились, и Арамису показалось, что земля уходит из-под ног. Он ухватился за косяк двери, не замечая испуганных глаз Иларио, который переводил взгляд с хозяина на гостя, каким-то внутренним чутьем понимая, что между ними есть неизвестная ему связь.
Наконец, Арамис смог взять себя в руки.
- Иларио, я ждал этого юношу. – Арамис не сводил глаз с сына, а Анри с трудом сдерживал себя, чтобы не броситься в объятия отца на глазах у секретаря.
«Я успел... я успел...» – Мысленно повторял он, вспоминая, как последние дни мчался, не зная сна и отдыха, останавливаясь лишь для того, чтобы сменить лошадь. – «Спасибо, Господи...»