Партия
Мне скучно, бес… (с)
Маренго ночи в оконной рамке… Ваш ход, маэстро, не будем мешкать.
На белом поле рыдает дамка — ей так хотелось обратно в пешки.
Е2-Е8 — как имя бога. Пространство давит до нервной дрожи.
Свободы тоже бывает много, когда игру прекратить не можешь.
Колючий ужас стегает плетью, кураж по венам, как щелочь, едкий:
Упасть с обрыва — почти взлететь, и… вернуться снова на ту же клетку.
Четыре вправо, четыре влево, но выбор, в общем, довольно скуден —
На плечи валится небо-невод, сплетенный богом из пыльных буден.
Обнимет, спутает лживой лаской, сотрет из памяти боль финала.
Былое горе проворной лаской скользнет внутри от конца к началу.
Е2-Е8. Снаружи вьюга. На кухне Гретхен печет картофель.
Со скукой глядя в глаза друг другу, играют Фауст и Мефистофель.
Триптих
[неколыбельная]
Перестань, малыш, рыдать, перестань.
Эта жизнь — как увертюра с листа,
Как вслепую по-над пропастью шаг,
Наудачу, наобум, не дыша.
Знаешь, солнышко, уж так повелось —
Бьет любовь копьем под ребра насквозь,
До убийства, до тюрьмы, до креста,
До засунутого в рану перста.
Тише, милый, постарайся уснуть.
Божьи мельницы твой выбелят путь
Через тернии предательств и лжи
В светлый дом, где ты останешься жить.
Не болит уже? Вот видишь, дружок.
На судьбу кладу последний стежок.
Только пеной по губам — тишина:
"Он же маленький! Не надо, не на…"
[немолитва]
Не могу, прости. Не люблю, не живу — боюсь.
Не была женой, но пока еще все же мать.
А вино горчит, а у хлеба прокисший вкус…
Каждый день дрожу, что прикажешь его отдать.
У него судьба — на ладонях твоим клеймом,
У него в глазах на кресте догорает мир,
Где была семья, дети, внуки, уютный дом…
Отпусти его, упаси от своей любви!
Иордан кипит на костре человечьих тел,
По чужим счетам истекает последний срок.
Я не плачу, нет. Все исполню, как ты хотел.
Лейтраот[1], мой сын. Аллилуйя, пресветлый Бог.
[невстреча]
Ни покоя, ни света. Ни дома, где свет и покой.
Шкура моря — зеленые волны от Кипра к Афону.
Одряхлевшее время чихает, страдает цингой
И бессильно кусает подножие римского трона.
Медный привкус латыни — как кровь. На чужом языке
Корабли заклинают от бурь и коварства пучины
Оголтелые чайки. Увядшая ветка в руке —
Обещание смерти. Скорее бы. Хочется к сыну.
Неуютно и зябко. Никто не выходит встречать,
Только "Ave Maria" сквозь стены доносится глухо.
Матерь божья? Оставьте, ей-богу. Больная старуха.
На воротах — кольцо. Постучаться?
…мне страшно стучать.
Чужая любовь
До рассвета — одна сигарета и восемь страниц:
На счастливом финале заклинило. Намертво. Глухо.
Октябрю умирать — пулеметная очередь птиц
Наискось рассекает дождливое серое брюхо.
А матэ получился такой… хоть совсем не готовь.
Ты не любишь матэ, но закончились кофе и виски.
На перилах балкона танцует чужая любовь —
То ли пьяная вдрызг, то ли просто поклонница диско.
Ты свою проводила — я помню — неделю назад,
На подушечках пальцев не высохли кровь и чернила.
А чужая любовь крутит попой не в такт и не в лад —
Вот дуреха. А впрочем… твоя еще хуже чудила.
Покрасневшее яблоко осени падает вниз,
Если хочешь куснуть — подставляй поскорее ладони.
А чужая любовь обживает соседский карниз.
Не пугайся, my darling, тебя она нынче не тронет.
Гербарий
В черном — стройнее. В белом — сама невинность.
В красном… да нет, пожалуй, не надо в красном.
Как же хотелось, чтобы светло и длинно,
Будто поэма или роман старинный:
Буквы-виньетки и переплет атласный.