Помимо взаимной перепалки, никому не делавшей чести, Рузвельт пошел на шаг, уж совсем недостойный великого человека. Его министр внутренних дел Икес объявил, что Гувер не только не имел никакого отношения к плотине на Колорадо, носящей его имя, но и препятствовал ее строительству. Несмотря на многочисленные протесты, Икес распорядился именовать плотину Boulder dam, по названию каньона.
Поносимый на родине, в глазах Европы Гувер оставался великим гуманитаристом. В конце 1937 года в Стэнфорд приехал бельгийский посол и от имени короля Леопольда пригласил «друга бельгийского народа» и «почетного гражданина» посетить «приемную родину». В феврале следующего года толпы бельгийцев на пути от Остенде до Брюсселя приветствовали своего спасителя. Университет Брюсселя присвоил ему степень honores causa, недавно открытому астероиду дали имя «Герберт». Занесло его и в Берлин. Гитлер пригласил его побеседовать, Гувер решил отклонить приглашение, но посол Хью Вильсон настоял на встрече. Гитлер, не дав собеседнику сесть, обрушил на него длинную антиеврейскую тираду. Гувер сел и сказал: «Достаточно. Ваши взгляды на этот вопрос меня не интересуют». Затем он прочитал фюреру лекцию об американской демократии, которую тот парировал сагой о диктатуре. К Герингу на охоту Гувер не поехал, но отправился на ланч к американскому послу — с английским и французским послами, германским министром иностранных дел Нейратом и председателем Рейхсбанка Шахтом. К чему вели эти встречи? К тому, чтобы выслушать издевательский тост Шахта «в честь протагониста консенсуса, человека с благородными идеями, который не довел свои идеалы до успеха из-за ошибок послевоенного времени»?
Он побывал в Вене, Кракове, Праге, Риге, Хельсинки. Овации, восторженные встречи, большая пресса, почетный доктор университетов французского города Лилля, Праги и Варшавы.
Поездка в Европу внесла в его душу некоторое умиротворение.
Репортерам в Сан-Франциско он сказал, что если войны не будет, то Соединенным Штатам придется примириться, что рядом с демократиями будут жить диктатуры, гитлеровская и сталинская. Их не собрать на одном пути, и нам не стоит ввязываться в европейскую кашу.
В феврале 1941 года американская разведка узнала, что Гитлер готовит нападение на СССР. Госсекретарь Халл доверительно сообщил об этом Гуверу. «Ну что ж, — отозвался Гувер, — это, быть может, спасет Британию. Мудрость советует нам воздерживаться от войны и далее и ждать, пока большие диктаторы сожрут друг друга».
Когда Рузвельт, через день после нападения Германии на СССР, объявил, что США будут оказывать России помощь по ленд-лизу, Гувер выступил по радио с резким протестом. «22 августа 1939 года, — напомнил он слушателям, — Гитлер и Сталин договорились уничтожить демократию
в Европе. Они напали на Польшу и расчленили ее. Сталин захватил Латвию, Литву и Эстонию, вторгся в Финляндию. Если мы пойдем дальше и победим, мы поможем Сталину в распространении в мире коммунизма».
Сегодня, когда мы знаем, какие страдания и гибель принес Гитлер сотням миллионов, кажется непостижимым, как можно было продлевать хоть единый день пребывания его на земле. Но не забудем религиозных взглядов квакеров, которые отказываются от насилия даже в целях самозащиты, а в памяти Гувера к тому же остались процветающая довоенная Европа 1913 года и послевоенный хаос и нищета. Он относился к войне с ужасом и отвращением и не хотел, чтобы его народ, его страна были снова вовлечены в тяготы и бедствия.
Почти все шесть военных лет Гувер провел в Пало Алто. Еще в 1919 году он решил создать архив документов прошедшей великой войны. Начинать надо немедленно, по горячим следам, пока документы не разошлись и не потерялись. С парохода, который вез его из Франции в Америку, он телеграфировал в Стэнфорд: найти двух-трех толковых людей, сейчас же послать их в Европу, он выделит им 50 тыс. долларов. Экспедиция практически начала работу в 1920 году, когда сам Гувер принял непосредственное участие в «подборе кадров». Именно он нашел и принял на работу Франка Гольдера, выходца из России, который сумел заключить договоры о приобретении документов с двумя ключевыми фигурами противостоящих русских лагерей: с советским наркомом Луначарским и видным белым архивистом генералом Николаем Головиным. Долгое пребывние Гувера в Стэнфорде во время Второй мировой войны укрепило положение института и привлекло к нему многочисленных спонсоров.[5]