Одетте были предоставлены пожизненное право владения домом и солидный годовой доход. Ей оставались квартира в Париже, автомобили и драгоценности. Она щедрости не оценила. В октябре 1934-го в американском журнале «Тайм энд тайд» появились три ее рассказа об Уэллсе под заголовком «Игрок». Его ум неорганизован, он не взрослый человек, а «капризный, шумный, взбалмошный маленький мальчик». Его претензии на то, чтобы называться мыслителем, смехотворны. Он парвеню, жалкий сноб. Он груб, вульгарен, жаден и скуп (подарил только два авто, а мог бы пять), обладает раздутым самомнением, у него постоянно бывают истерики. А худшее в нем то, что он играл людьми как куклами. Все его попытки участвовать в общественной жизни не более чем игра в солдатики. Лично ей он принес громадные страдания и ущерб. Четыре года спустя Уэллс ответит бывшей подруге, написав роман. Мы до него еще доберемся, а сейчас напомним только, что у Одетты была вдовая сестра с тремя детьми и Уэллс ее содержал. Прекратить выплаты этой семье после разрыва с Одеттой ему даже не пришло в голову.
Из Грасса он поехал в Рагузу (ныне Дубровник), где проходил конгресс ПЕН-клуба. В январе умер Голсуорси, перед смертью получивший Нобелевскую премию и передавший ее клубу. Будапештский конгресс 1932 года был последним, на котором Голсуорси председательствовал; там он сформулировал декларацию ПЕНа: ПЕН — за литературу без пропаганды, члены ПЕНа не должны писать или делать ничего такого, что способствовало бы разжиганию войны, ПЕН не может служить ни государственным, ни политическим интересам. Уэллс, замещая Голсуорси, должен был председательствовать на конгрессе в Дубровнике. Ему сразу пришлось столкнуться с непростой проблемой.
ПЕН увертывался от политики как мог, но это не всегда получалось. Еще в 1923-м Борис Пильняк сделал попытку основать клуб русских писателей, который объединил бы советских и эмигрантов; Уэллс и Шоу, с которыми Пильняк познакомился в Лондоне, эту идею поддержали, но ничего, разумеется, не вышло. Затем Луначарский и венгр Бела Иллеш, президент Международного объединения революционных писателей, выдвинули идею о вступлении этой организации в ПЕН. Голсуорси отказал. Русские писатели оставили ПЕН в покое, но начались проблемы с немецкими. В Дубровник немецкая делегация приехала в обновленном составе — без евреев и коммунистов; ее новый исполком заявил о своей преданности Гитлеру. Эти шаги вызвали одобрение многих членов ПЕН-клуба в Италии и даже некоторых британцев. Голсуорси ратовал против политики, но он был человеком глубоко, по-старомодному порядочным: не приходится сомневаться, что он сделал бы все, чтобы не допустить немецкую делегацию на конгресс. Уэллс, разочаровывавшийся во всех организациях, в которые вступал, ПЕН-клуб до самой смерти мучительно любил: он называл его «жалким», «слабым», «несчастным», «бестолковым», но это был его светлый идеал — культурные люди из разных стран собираются вместе и говорят об искусстве… Но он не умел организовывать людей: он растерялся. С одной стороны, в Германии полыхают костры из книг, а с другой — нельзя говорить о политике…
Он пошел на компромисс: согласился, чтобы в резолюции конгресса не упоминалось о ситуации в Германии (а был только провозглашен принцип свободы слова), но не согласился на требование немцев, чтобы эта ситуация не обсуждалась. Она обсуждалась — и немцы покинули зал. Их не исключили, но осенью они сами объявили о выходе из ПЕНа. Уэллс был угнетен, не находил в себе сил руководить ПЕН-клубом, но его поддерживала идея создания русского ПЕНа — независимого от коммунистической партии.
Еще в апреле 1932-го, вернувшись из Грасса в Англию, Эйч Джи провел несколько дней с приехавшей Мурой Будберг. К тому времени он «готов был сделать все и на все посмотреть сквозь пальцы, лишь бы Мура целиком принадлежала мне». По всем правилам он сделал предложение руки и сердца. «Я хотел, чтобы она окончательно связала со мной свою жизнь, чтобы мы слились не только телом, но и душой…» Но в Дверь нужно входить тогда, когда она открыта. Он опоздал. Мура ему отказала. Тем не менее сентябрь и октябрь они провели вместе. Он был так счастлив, что и вправду «на все смотрел сквозь пальцы» — например, на то, что Мура возобновила знакомство с Локкартом и регулярно встречалась с ним. Она обсуждала дела Уэллса с Локкартом, о чем тот упоминал в дневниках, попутно дав Уэллсу любопытную и несправедливую характеристику: «Вокруг него — только женщины, мужчин-друзей у него нет. Молодые ему неинтересны, и он не старается, как Горький, поощрять их. <…> Потом Уэллс как-то исчез. Он умеет как-то вдруг исчезать, испаряться и никогда уже не возвращаться к людям». Уэллс Локкарта терпеть не мог (взаимно), но по инициативе Муры они обедали втроем и в больших компаниях.