Впервые я прочел рассказ об амазонских муравьях в каком-то старом сборнике, случайно купленном на тайгинском базарном развале, и некоторое время активно доискивался у старших, что они слышали, что знают о насекомых, которым приписывается «метод организованной и подробной регистрации и передачи сведений, аналогичный нашему книгопечатанию»? И вообще, о чем могли писать в своих неведомых «книгах» эти ужасные умные муравьи? Возле городской библиотеки под старыми тополями прятался у нас крошечный пруд, летом сплошь зараставший желтой уютной ряской. Внимательно приглядевшись, можно было видеть снующих по берегам многочисленных муравьев. Я искренне недоумевал: ну ладно, орудия труда — это еще куда ни шло, но как такие насекомые могут применять огонь и металлы? И что будет, когда к 1960 году они откроют Европу?
Алексей Калугин (писатель):
«До сих пор не пойму, что является более странным, противоестественным и несоответствующим моим представлениям о нормальной, упорядоченной действительности — время, в котором я живу, или все же место? Почему — в данном случае не вопрос. Там, где я учился спрашивать, этого вопроса просто не существовало. Как? Зачем? Откуда? — вот это нормально, это сколько угодно! А почему — как-то уж очень неопределенно.
Да ладно, в конце концов. Подумаешь, проблема — нелады с реальностью.
Но откуда тогда ощущение, что всё именно так и должно быть, как мне кажется, и что всё, даже самое странное и невероятное, можно выразить словами?
Пытаясь найти хоть какое-то объяснение всем этим странностям, я снова и снова возвращаюсь к началу начал. К этажерке. К большой облезлой трехъярусной этажерке, стоявшей в простенке между двумя дверями в квадратной прихожей коммунальной квартиры, в которой я когда-то жил. На этажерку сваливалась макулатура — вся та бумажная продукция эпохи развитого, а, может быть, тогда еще и не очень развитого социализма, которая уже не представляла интереса для обитателей коммуналки. Оказавшись на этажерке, пресса переходила в разряд чисто утилитарной продукции: во времена отсутствия пластиковых пакетов и пипифакса газета имела куда более широкое применение, нежели сейчас. Мне года четыре, я только-только начал читать, правда сразу довольно бегло, и мне катастрофически не хватает слов, складывающихся в не просто осмысленные, но еще и увлекательные фразы. Поэтому указанная этажерка была для меня настоящим Клондайком. Раз за разом сверху донизу я перерывал ее содержимое и почти всегда находил что-то интересное. Среди вездесущей «Правды» и «Вечерки», пользовавшейся куда большим уважением из-за того, что публиковала программу телевидения на завтра, прогноз погоды и результаты очередного проигрышного тиража денежно-вещевой лотереи; совершенно непонятных для меня тогда, а ныне представляющихся совершенно бессмысленными журналов «Крестьянка» и «Здоровье» — провозвестников вездесущего глянца — можно было отыскать разрозненные номера «Вокруг света» или «Техника — молодежи». Пару раз я откопал даже «Искатель». Но, пожалуй, самой увлекательной находкой оказалась тоненькая книжечка с незатейливым названием «Герберт Уэллс. Рассказы». С виду она был похожа на распространенные в то время детские издания из серии «Учимся читать» или «Мои первые книжки». Только текст в ней был по-взрослому убористый. «Лавка чудес», «Новейший ускоритель» и «Правда о Пайкрафте».
Это была первая фантастика в моей жизни. И первый Уэллс.
Позднее и того и другого будет в изобилии. Со временем я даже начал ощущать некий перебор фантастики вообще, но пресыщенности Уэллсом никогда не возникало. Просто не возникало — и всё. Уэллс появлялся в моей жизни неожиданно. Как будто сам собой. То из запасников знакомой дамы выплывала «Россия во мгле» в тонком бумажном переплете, выпущенная почти как брошюра классиков марксизма-ленинизма, то в букинистическом магазине среди всякого хлама я натыкался на «Нового Макиавелли», аж 1929 года издания, в котором даже слово «кепка» писалось через «э». Точно так же, совершенно необъяснимым, почти сверхъестественным образом, ко мне попало пятнадцатитомное «правдинское» издание Герберта Уэллса — мечта советского библиофила!