— Как шкодливые мальчишки, — сказал сэр Басси, — залезли на чердак, из пугачей палят, серу жгут, треску и вони не оберешься. И каждый сам по себе, все вразброд. Денег у них в карманах хоть отбавляй. Чего они добиваются? Для чего все это, вся эта военизация, по их мнению? Они сами не знают. Давным-давно утратили все связи с действительностью. Возьмут да и подпалят собственный дом. Чего от них еще ждать?
Верховный лорд не ответил, но его быстрый ум ухватил самое главное. Он умел учиться даже у врага.
«Утратили все связи» — вот ключ ко всему.
Разобщенность — вот самое верное слово. А все потому, что не было такого человека и такой великой идеи, которая подчинила бы всех и объединила бы все усилия. То были разрозненные части гигантской военной машины, которая после 1918 года незаметно распадалась, и каждая часть следовала своим особым традициям и склонностям, а его долг — вновь собрать их в единое целое. После слов сэра Басси он точно знал, что сказать этим забытым, лишившимся почета и уважения специалистам. Он знал, что им необходимы превыше всего связь и единство. И каждому он говорил, какая предстоит война и какова будет в ней его роль.
Это было как прикосновение волшебной палочки, которого все ждали. Поразительно, как преображались от слов Верховного лорда люди, которыми так долго пренебрегали. Он указал им цель — Россию; он направил умы авиаторов на дальние полеты над горами Центральной Азии и неизведанными просторами Восточной Европы; он заставил вспыхнуть глаза подводников словами «безжалостная блокада»; он осведомился у моторизованной пехоты, как она намеревается одолевать русские степи, и мимоходом намекнул на то многозначительное обстоятельство, что впервые мысль о танках возникла в России. Перед моряками он тоже поставил свою особую задачу.
— Пока мы делаем свое дело в Старом Свете, вы надежным щитом прикрываете нас от безумств Нового Света.
Да, он имел в виду Америку, но слово «Америка» ни разу не было произнесено. От Америки всего можно ждать, она даже способна удариться в современность и порвать с историей — даже со своей собственной краткой и ограниченной историей. Чем раньше наступит перелом, чем меньше у нее останется времени на размышления, тем лучше для традиций нашего Старого Света.
У многих храбрых и искусных в своем деле людей, к которым обращался Верховный лорд, кошки скребли на сердце оттого, что осуществление их надежд без конца откладывалось. Год за годом они придумывали, изобретали, организовывали, а на земле все еще был мир. Иногда поднимался свежий ветерок, но тут же спадал. Безвестные труженики, они читали в газетах пацифистские статьи, им все уши прожужжали разговорами о Лиге наций, призванной обесценить милые их сердцу смертоносные изобретения, которым они отдали свои лучшие годы. Им угрожали требования экономии, черная неблагодарность во образе урезанных смет и ассигнований. Верховный лорд вдохнул новую жизнь, вдохнул надежду в их омраченные души.
Из толпы всевозможных экспертов и высших чиновников постепенно выдвинулся на первый план некий генерал Джерсон. Он просто не мог не выдвинуться. Видимо, он был осведомлен лучше других и обладал чуть ли не исчерпывающими познаниями. У него был великий дар составлять всеобъемлющие военные планы. Он казался совершенным воплощением солдата, словно в нем объединилось все, что когда-либо читал, видел, думал и представлял себе о солдатах мистер Парэм. Спору нет, это была сильная личность. И все естественнее становилось обращаться к этому человеку с любыми сомнениями. Очень скоро он почти официально стал правой рукой Верховного лорда в военных вопросах. Не то чтобы Верховный лорд выбрал его, он сам выплыл на поверхность. Он стал олицетворением практической стороны власти. Он был мечом — или, пожалуй, гранатой — в руках Верховного лорда, который воплощал в себе руководящую мысль и волю. Он был необходимым дополнением Владыки Духа. Величественные видения он переводил на практические рельсы.
Генерал Джерсон был не из тех, кто располагает к себе с первого взгляда. Его бесспорные достоинства не сразу можно было разглядеть за непривлекательной внешностью. Крепко сбитый, невысокий, коренастый, с неправдоподобно длинными волосатыми ручищами. Голова маленькая, заостренная, как бомба, обросшая жесткой щетиной. Нос короткий, но не лишенный значительности, серьезный, волевой нос. Рот большой — когда открыт, кажется, вот-вот извергнет ругательства, но чаще решительно сжат. Генерал не отличается разговорчивостью. Усы щеткой он отпустил, должно быть, не для украшения, но следуя армейской традиции, а желтая кожа вся в синих точках — память о неудачных испытаниях какого-то нового взрывчатого вещества. В результате того же несчастного случая один глаз у генерала стеклянный; в нем застыло выражение неумолимой воли, а его карий двойник, яркий и настороженный, ничего не упускал из виду. Брови казались свирепыми маленькими братьями усов. Он предпочитал ходить в мундире, ибо презирал «шпаков», но не меньше презирал и парадную форму во всем ее блеске. Ему доставляло удовольствие носить мундир не первой свежести. Он любил простую, не слишком чисто приготовленную пищу, любил есть стоя, прямо руками, и охотно проделывал грубые, требующие силы физические упражнения, чтобы сохранить выносливость.
Он был поразительно, неистово вынослив. «В этом мире, — говаривал он, — выживают самые выносливые». И презирал пресные игры хилого племени горожан. В деревне при всяком удобном случае он неистово и со злостью рубил деревья или гонялся за ошалевшими от изумления кроткими и жирными коровами и, точно ковбой, валил их наземь. В городе он бегал вверх и вниз по черным лестницам высоких домов, боксировал, работал электрической дрелью, перекапывал или заново мостил задние дворы. Электрическая дрель бесила соседей и создавала враждебное окружение, что шло генералу на пользу, ибо не позволяло ему размякнуть. В этих случаях он одевался легко и выставлял напоказ и проветривал широченную волосатую грудь.
Чем дальше, тем больше логика всей деятельности Верховного лорда побуждала его уважать своего героического соратника и полагаться на него, но ни за какие блага мира не согласился бы он стать на него похожим.
С самого начала генерал Джерсон не просто советовал, но чуть ли не приказывал.
— Вам надо бы сделать то-то и то-то, — говорил он обычно и коротко добавлял: — От вас этого ждут.
И Верховный лорд всякий раз убеждался в его правоте.
Так, например, именно поведение и тон генерала Джерсона помогли ему понять, что следует бесстрашно принимать различные новые остроумные и грозные изобретения, которые накапливаются ради того, чтобы обеспечить безопасность империи. Верховный лорд был не робкого десятка. Но, если бы не Джерсон, он, пожалуй, не стал бы тратить на все это свое время и нервы. Джерсон был неумолим. И тот, кто правит подобными Джерсонами, тоже должен быть неумолим. Без неумолимости нет величия. Хорошо, когда тебе не дают об этом забывать. Временами Верховный лорд ловил себя на том, что поддерживает собственную решимость, разговаривая сам с собой на старый, парэмовский лад: «Это мой долг перед самим собой и перед всем миром».
Итак, вцепившись в ручки кресла, сохраняя на лице полнейшее спокойствие, он делал мертвую петлю над Лондоном. Он надевал странные, уродливые противогазы и входил в наполненные отвратительными газами камеры, где булавочный прокол в маске повлек бы за собою мгновенную смерть. Обидно, что никто не мог видеть его бесстрашного лица, слабым душам было бы весьма полезно убедиться в его невозмутимости. Ему приходилось волей-неволей смотреть, как мучаются и гибнут кошки, овцы, собаки, отравленные газом, таинственным сокровищем джерсонского департамента, тем самым газом Л, о котором говорил Кемелфорд и от которого пока не существовало противоядия. Газ убивал в каких-нибудь две-три минуты, но успевал, видимо, причинить жесточайшие страдания. Смерть эта, очевидно, была нестерпимой пыткой, — если только считать, что поведение животных выражает то, что они чувствуют. «Это мой долг», — повторял он, ибо не чужд был сострадания.
— Этот газ мы пустим в ход лишь в случае самой крайней необходимости.
— Война и есть крайняя необходимость, — отозвался Джерсон и удовлетворенно вздохнул, глядя, как перестала корчиться и замерла последняя жертва.