Успокаивающим жестом он положил руку на плечо Эдварда-Альберта.
— Слушайте. Единственно, кто может сделать так, чтобы все устроить дешево и гладко, — это ваша жена. Предположим, у нее уже кто-то есть. Если вы будете настаивать на том, чтобы выкачать из него возмещение убытков, она будет из кожи лезть, чтобы ему не пришлось платить. Это же естественно. Особенно, если он женатый, как я подозреваю. Но если она отправится в какую-нибудь деревенскую гостиницу и пришлет вам оттуда откровенное признание с приложением счета и заявит, что не имеет ни малейшего намерения сообщать фамилию соучастника, то вот вам и законный повод. Ваш частный агент позаботится об остальном. И ваше дело в шляпе.
— Но мне придется ждать еще восемь или десять месяцев.
— Жалуйтесь на закон. На церковь. На законы о разводе. Пишите своему члену парламента. Апостол — и-го-го — Павел где-то говорит: «Лучше вступить в брак, чем разжигаться»; но тут вы можете оказаться и женатым и обреченным разжигаться. Я здесь ни при чем, Тэдди. Я не отвечаю за такое — и-го-го — устройство.
— Вы устроили бы лучше.
— И-го-го! Я же не могу все устроить. К сожалению.
— Гм, — сказал Эдвард-Альберт. — Дурак я, дурак. Испортил себе жизнь.
— Я бы даже не так сказал. А может, не вы — и-го-го — дурак, а мир, в котором мы живем, — дурацкий мир. Может, это он портит нам жизнь, как мы ни изворачиваемся и ни приспособляемся.
— Этого я не понимаю.
— Да если подумать хорошенько — и-го-го, — так я и сам не понимаю. Подумайте как следует, Тэдди… А я и Милли поговорим по душам с противной стороной, так, что ли?
Эдвард-Альберт мрачно кивнул.
— А я должен крепиться… целый год. Пока она… Нет, не могу, Пип.
— Ну, так не попадайтесь. Пусть ваша левая рука не знает о том, что делает правая.
— В один прекрасный день я сойду с ума и убью ее.
— Даже револьвера не купите.
— Покончу с собой.
— Всех нас — и-го-го — переживете.
— Так что же вы советуете?
— Про-о-о… (тут опять вырвалось ржание) …ститутка — вот предохранительный клапан в добропорядочном христианском обществе. Это все, что я могу вам сказать. Анонимность, скромность и тайна. Вероятно, королевский проктор пошлет к вашей жене своего уполномоченного узнать, что ей известно о вас. Если вы не испортите с ней отношений…
— Будь она проклята!
— Вот именно. Если вы не испортите с ней отношений — будь она проклята! — то он уйдет ни с чем. А ваше дело в шляпе.
— И она же еще будет издеваться надо мной!
— Она скорей придет в чувствительное настроение, после того как все будет кончено, и она добьется своего, в чем бы ее цель ни заключалась. И-го-го — не терзайте себя, Тэдди. Такие полюбовные разводы обычно — пустая формальность. Они привлекают так же мало внимания, как хроника рождений, браков и смертей в провинциальной газетке. В них нет ничего пикантного, что могло бы заинтересовать газеты. Вот когда интерес подогрет доказательством неверности — что видела горничная в замочную скважину и так далее — или когда происходит острый перекрестный допрос, вокруг такого дела, конечно, поднимается шум. Но — и-го-го — я думаю, что ни вам, ни ей не придется появляться в суде. Кажется, это не обязательно, хотя тут я, может быть, ошибаюсь. Во всяком случае, рассмотрение не займет и десяти минут.
Всеведущий представитель похоронного бюро оказался прав. Королевский проктор не стал напоминать о своем существовании. И в положенный срок было вынесено желательное решение. Но для Эдварда-Альберта в это время началась уже новая, более счастливая полоса жизни.
21. Миссис Баттер проникается жалостью
Однажды ночью м-сс Баттер проснулась и обнаружила, что находится в объятиях своего хозяина.
— Я не могу заснуть, — бормотал он. — Не могу-у заснуть. Не могу-у больше так.
Она, Сонная, села на постели. Глаза ее слипались, и она открыла их с усилием. Потом вздрогнула и вперила взгляд в неясные очертания льнущей к ней фигуры, не в силах произнести ни слова. В коридоре горел свет, но в комнате было темно. Сквозь ее тонкую ночную рубашку он чувствовал теплоту ее мягкого тела и нежную выпуклость груди. Дыхание ее было приятное, теплое. Она положила руку ему на плечо.
— Я лежу и все время думаю о вас. Я покончу с собой.
Он всхлипнул.
— Мне жизнь не мила. Я люблю вас.
Приблизив лицо к его уху, она еле слышно прошептала:
— Чего вы хотите?
— Не могу больше. Пустите меня к себе. Пустите. Я женюсь на вас, как только стану свободным. О миссис Баттер! Мэри!
— А если у нас будет ребенок?
— Ну вот еще, — воскликнул он. — Я уж теперь ученый!
— Вы можете поручиться?
— Мэри!
— Нет, пока не зовите меня Мэри. Я хочу знать наверно. Как вы сделаете?
Он стал объяснять сквозь слезы. Она не говорила ни слова, но внимательно слушала, и тело ее не отвечало на его объятия. Но это его нисколько не останавливало. Она откинула одеяло.
— Я знала, что так будет, — сказала она, все; еще отстраняя его. — Обещайте мне одно.
— Все, что хотите. Все, что хочешь, дорогая моя.
— Нет, только одно. Пусть этот мальчик будет моим, совсем моим. Вы не озлобитесь на него из-за нее. Такие вещи бывают. Вы никогда не тронете его пальцем. Будете с ним ласковы — всегда. Обещаете?
— А меня ты совсем, совсем не любишь?
— Вы такой беспомощный, мистер Тьюлер. Мне вас жалко. Такой молоденький. Вы оба для меня как сыновья.
— А называешь меня мистер Тьюлер…
— Ну да. И вы зовите меня миссис Баттер, пока мы не поженимся. Если мы станем называть друг друга по имени, прислуга заметит, начнутся толки. Эта Дженет…
Так м-сс Баттер доверила свое тело Эдварду-Альберту.
— Как хорошо! — в восторге промолвил новообращенный. — Теперь мне опять хочется жить. А тебе было приятно?
— Я не люблю таких вещей. Но мужчины, видно, не могут без этого. Так уж природа устроила. Ну, теперь ступайте к себе в постель, мистер Тьюлер, и хорошенько выспитесь, а завтра мне ни словом об этом не заикайтесь. Ни словом. Не к чему толковать о таких вещах. Думала я, что уже навсегда покончила с этим… И не забывайте, что где Дженет, там и стены имеют уши. Мне надо быть осторожной. Я бы от нее отделалась, да не решаюсь. Это покажется ей подозрительным. Ну, покойной ночи, мистер Тьюлер.
— Один поцелуй! — попросил благодарный любовник.
Она подставила ему щеку.
И, когда Эдвард-Альберт уже был у себя в комнате, м-сс Баттер подошла к юному Генри Тьюлеру, поцеловала его, тихо посидела у его кроватки и потом вдруг заплакала.
— Что же мне было делать, мой малыш? — прошептала она. — Видно, так надо.
22. Проспект утренней зари
Через месяц после того, как развод вступил в силу, Эдвард-Альберт женился на м-сс Баттер. Брак был оформлен в отделе записей; в качестве свидетелей присутствовали Пип и Милли. М-сс Баттер не пожелала венчаться в церкви.
— Этого не надо, — сказала она. — Не к лицу нам обоим. Я уже раз венчалась в церкви. С меня довольно.
На этом правдивое повествование о половой жизни нашего героя кончается. Эдвард-Альберт Тьюлер превратился в мужчину, и больше с ним никаких существенных изменений в этой области не происходило… Мелкие подробности его половых реакций менялись и продолжают меняться до сего дня, не внося, однако, ничего нового в ритм его существования. Основные вожделения его улеглись, и если он еще любопытствовал, то делал это для удовольствия, а не ради познания. Бывали у него свои порывы, свои легкомысленные настроения; он самодовольно улыбался всякий раз, как видел что-нибудь привлекательно-женское; но отныне страсти его были в общем вполне удовлетворены. Он разрешил себе позабыть многие этапы своего развития, которые мы имели возможность проследить. С ненавистью думал он об Эванджелине, однако горечь воспоминания постепенно теряла свою остроту. Она была дурная женщина, и он от нее избавился. Наиболее горькие унижения выпали из его памяти и возвращались только по временам во сне. Он перестраивал свою интимную автобиографию до тех пор, пока не получилось почти так, будто Эванджелина была вынуждена потребовать развода. Она надоела ему, и он порвал с ней, потому что влюбился в женщину гораздо лучше ее.