Мне хочется, чтобы вы задумались над тем, что имеются два противоположных вида исторической науки: история традиционная, устарелая, разлагающаяся, все более и более отравленная, но все еще господствующая в наших школах и политических учреждениях, и другая, новая история, которая, по сути дела, является человеческой биологией и которой еще предстоит утвердиться в системе нашего просвещения. Новый взгляд на историю естественно и необходимо возник из мощного переворота в биологии, который произошел за минувшее столетие; развитию этого взгляда за последние сорок лет в сильнейшей степени способствовали археологические раскопки. Используя метод научной критики, новая историческая наука обращается к огромному, постоянно растущему количеству конкретных фактов, весьма скептически взирая на письменные источники. Старая история в основе еврей была хроникальной. Она была заключена в книгах, манускриптах, надписях. В этом и состоит мой основной тезис и мои основные претензии. Есть старая, книжная история, которую, несмотря на упрямые опровержения возмущенных учителей, все еще преподают на всех ступенях — от начальной школы до университета. И есть новая, подлинная история, совершенно необходимая сейчас, резко отличающаяся от старой по размаху, методам, возможностям и достижимым результатам, но этой истории пока еще почти не обучают. Новая история настолько отличается от прежней, что некоторые даже предлагают дать ей другое название. И точно так же, как описательная, основывающаяся во многом на сообщениях очевидцев, естественная история, занимавшаяся частностями, практически уступила место другой науке, биологии, ядром которой стало изучение причин явлений, так, может быть, придется иначе назвать и новую историю, в которой рассказ и описательность займут подчиненное положение, деталь будет по возможности упрощена, а главным, как и в любой другой науке, станет исследование причинности. Уже предлагалось назвать ее человеческой экологией или социальной биологией. Но мы пока не остановились на каком-то определенном термине, и потому приходится говорить о старой истории — собственно истории, как ее обычно понимают, — и истории научной, которая должна дополнить ее, вернее, занять ее место, если мы хотим поставить прошлое на службу человечеству.
В обоих случаях прослеживается неизбежная хронологическая последовательность. Естественная история по необходимости возникла до научной биологии. Прежде чем подвергнуться критическому анализу, история описательного типа должна была, разумеется, существовать как таковая. И главное звено здесь — появление нового содержания. Оно-то и дает естественный ключ к пониманию тех громадных коренных перемен в условиях человеческого существования, которые подразумеваются, когда говорят о запрещении войны. Оно ясно объясняет, почему сознательно направляемая деятельность людей должна либо привести к революционному перевороту, либо человечество будет все так же ковылять от одного бедствия к другому. Оно позволяет исследовать причины явлений, как и подобает всякой честной науке, и заглядывать в будущее. Старая история не занималась этим.
Та история, которой нас всех пичкали с детства, не умела предвидеть. Президент исторической секции профессор Кроуфорд на днях прямо отверг значение предвидения, а между тем отрывочные сведения из новой истории, которые мы вынуждены собирать сами, содержат, напротив, немало указаний на события, которые, по всей вероятности, произойдут в ближайшие годы, а также на то, что следует предпринять, дабы избежать каких-то нежелательных последствий или достичь благоприятных результатов.
Позвольте мне еще раз уточнить понятие старой истории, которой, как я сказал, мы напичканы. Почему она оказалась такой живучей? Какова ее роль в прошлом? И какова сейчас?
Все мы бессознательно исходим из предположения, что история, которую мы учили в школе, содержит конечную научную истину, что она объективное изложение того, что на самом деле происходило в прошлом. Меня тоже воспитывали в духе этого распространенного заблуждения, и в этом отношении моя духовная жизнь, как и у множества других людей, привыкших думать, представляет собой преимущественно цепь разочарований. Ибо, когда вы достигаете зрелости и привыкаете смотреть фактам в лицо, действительность оказывается совсем иной. Старая история почти целиком игнорирует причинность явлений, она самым неподобающим образом обобщает, представляет события в определенном свете, искажает их. Вы, разумеется, заметите, что я, по сути дела, говорю об истории то же самое, что говорил тот самобытный, ясного ума американец Генри Форд. Он сказал, что история — это «чушь»; а я говорю, что история — это собрание претенциозных басен, почти непригодное для каких-либо практических нужд.
С самого начала надо подчеркнуть, что история никогда не была беспристрастной научной дисциплиной — ее всегда писали с какой-либо определенной целью. Иногда, хотя и не часто, преследовали сугубо художественную цель, как, например, Гиббон, создавший свой захватывающий труд «Упадок и падение Римской империи». Но обычно историю писали и повсеместно обучали ей специально для того, чтобы формировать умы сообразно воззрениям данного общества. История учила быть гражданами, патриотами, учила объединиться во славу нации или для какого-нибудь агрессивного предприятия. История воспитывала в людях гордость. Отец Истории наверняка был сторонником нападения греков на Персию. Большая часть исторических эпизодов, содержащихся в загадочном сочинении, которое именуется Ветхим заветом, написана с намерением сплотить разобщенную толпу евреев, возвратившихся с Ездрой и Неемией из вавилонского плена в Иерусалим, сплотить их легендой об избранном народе и его особом уделе. Эта склонность к расовому самомнению стала трагической традицией евреев и источником постоянного раздражения неевреев вокруг них.
История любой страны раздражает иностранцев. Чем больше люди изучают историю друг друга и переводят исторические труды, тем, очевидно, больше возрастает их взаимная ненависть. Оскорбительное преувеличение местоимений «мы» и «наше» за счет других народов пронизывает почти любое сочинение о прошлом. Обычно приверженцы старой школы начинают с фальсифицированного изложения национальных истоков. Редко кто исследует более отдаленные времена. Некоторые сразу же после общих слов перескакивают к облюбованной стране и не покидают ее вовсе, до конца, а многие ограничиваются определенным периодом, в течение которого избранная нация выкидывает всякие штуки. Редко предпринимаются попытки проследить, как меняется соотношение различных социальных элементов, как складывалась легенда о национальном характере, и еще реже дополняют письменные источники археологическим материалом. Обычное историческое сочинение всегда остается средством национальной или региональной пропаганды, которое оживляется анекдотами и в лучшем случае воздает формальную дань идеалам гуманности. И только в самые последние годы стараются представить мировую историю историей человеческих существ как таковых. Но и в таких случаях вместо того, чтобы искать общую закономерность, историки склонны делать невообразимую мешанину из истории разных народов. Однако освященные временем государственные и имперские границы не стираются — они остаются в этой мешанине в качестве разграничительных линий всей дисциплины. И все-таки общая закономерность существует, и она гораздо проще, чем те причудливые схемы, которые внушают молодому поколению историки. Они питают какую-то природную слабость к точности в деталях, но удивительно опрометчивы в обобщениях. Мы встречаем у них удивительнейшие порождения фантазии вроде Духа Запада, Духа Востока, Греческого и Иудейского духа, молодых и старых наций. Золотого века, колыбели цивилизации и ее движения от Востока к Западу. И образование и традиции заставляют их питаться этими детскими сказками. Поскольку они произвольно исходят из абстрактного понятия патриотизма, то расширение диапазона истории означает для них всего лишь расширение границ этих фантазий. Историк старой школы редко подвергает критике общие принципы. Это разрушило бы его предмет. Именно из-за общей неопределенности и откровенной предвзятости старая история непригодна к современным условиям.