— А вот джентльмен идет с велосипедиком, — сказала няня существу, которое она везла в коляске по обочине.
Эти слова слегка заживили раны мистера Хупдрайвера. «Джентльмен с велосипедиком», «его светлость герцог» — значит, не такой уж у меня жалкий вид, — подумал он. — Интересно… Просто хотелось бы знать…»
Было что-то очень ободряющее в сознании, что она едет прямо и неуклонно впереди него, оставляя за собой след своих шин. Конечно, это ее след. Ведь утром по дороге никто еще не проезжал на шинах. Вполне возможно, что он увидит ее, когда она будет возвращаться. Попробовать сказать ей что-нибудь такое галантное? Он принялся гадать, кто она такая. Наверно, одна из этих «новых женщин». Он был убежден, что на них клевещут. Она, во всяком случае, настоящая леди. И к тому же богатая! Ее машина, должно быть, стоила фунтов двадцать. Тут его мысль отвлеклась и некоторое время витала вокруг ее зримого облика. Спортивный костюм отнюдь не лишал ее женственности. Тем не менее возможность стать претендентом на ее руку была им тотчас с возмущением отвергнута. Затем мысли его опять изменили направление. Надо будет остановиться в ближайшей гостинице и срочно перекусить.
4. По дороге в Рипли
В положенное время мистер Хупдрайвер добрался до «Маркиза Грэнби» в Эшере. Проехав под железнодорожным мостом и увидев впереди вывеску гостиницы, он сел на велосипед и храбро подкатил к самому порогу. Он заказал пиво, а также сухарики и сыр — компанию, вполне подходящую для пива; пока он все это поглощал, в зал вошел человек средних лет, в рыжем костюме для велосипедной езды, очень красный, потный и злой, и с горестным видом потребовал лимонаду; затем он сел у бара и принялся вытирать лицо. Однако не успев сесть, он снова вскочил и выглянул на улицу.
— А черт! — сказал он. И добавил: — Чертов кретин.
— Что? — повернулся к незнакомцу мистер Хупдрайвер, пережевывая сыр.
Человек в рыжем костюме посмотрел на него.
— Я обозвал себя «чертовым кретином», сэр. Вы возражаете?
— Нет, что вы, что вы! — поспешил заверить его мистер Хупдрайвер. — Мне показалось, что вы обращаетесь ко мне. Я не расслышал, что вы сказали.
— Когда у человека созерцательный ум и энергичный характер, сэр, это — проклятие. Говорю вам, проклятие. Созерцательный ум при флегматическом темпераменте — вот тут все в порядке. Но энергия и философичность…
Мистер Хупдрайвер постарался придать своему лицу возможно более интеллигентное выражение, но промолчал.
— Никакой спешки нет, сэр, никакой. Я отправился поразмяться, немножко поразмяться, полюбоваться природой и пособирать растения. Но стоит мне сесть на эту проклятую машину, как я изо всех сил начинаю гнать и хоть бы разок взглянул направо или налево, хоть бы цветок какой заметил — ничего подобного, только устал, взмок и разгорячился, точно меня на сковородке поджаривали. И вот я здесь, сэр. Примчался из Гилдфорда меньше чем за час. А спрашивается, зачем, сэр?
Мистер Хупдрайвер покачал головой.
— Потому что я кретин, сэр. Потому что у меня целые резервуары мускульной энергии, и один из них всегда протекает. Дорога эта, я убежден, на редкость красивая, есть тут и птицы и деревья, и цветы растут на обочине, и я бы получил огромное наслаждение, любуясь ими. Но мне это не дано. Стоит мне сесть на велосипед, как я должен мчаться. Да меня на что угодно посади, я все равно буду мчаться. А ведь я вовсе этого не хочу. Скажите на милость, почему человек должен мчаться, точно ракета, так, что только дым столбом? Почему? Меня это страшно злит. Уверяю вас, сэр, я мчусь по дороге как угорелый и на чем свет стоит ругаю себя. Ведь, в сущности, я по натуре спокойный, почтенный, рассудительный человек — вот что я такое, а сейчас, извольте, трясусь от злости и ругаюсь, точно пьяный мастеровой, в присутствии совершенно незнакомого человека…
И весь день у меня даром пропал. Я даже и не видел этой сельской дороги, а теперь я уже почти у самого Лондона. А ведь мог бы наслаждаться природой все утро! Уф! Ваше счастье, сэр, что у вас спокойный нрав, что врожденная страсть к издевкам не доводит вас до безумия и что ваши душа и тело не грызутся друг с другом, как кошка с собакой. Жизнь у меня, поверьте, самая несчастная. Но какой смысл говорить об этом? Тут уж ничего не поделаешь!
Он с невыразимым отвращением откинул голову, вылил себе в рот лимонад, расплатился и, не проронив больше ни звука, направился к двери. Мистер Хупдрайвер все еще раздумывал, что бы сказать, но его собеседник уже исчез. Послышался хруст гравия под каблуком, и когда мистер Хупдрайвер достиг порога, человек в рыжем костюме уже проехал с десяток ярдов в направлении Лондона. Он наращивал скорость. И все ниже опуская голову, с плохо сдерживаемой злостью изо всей силы крутил педали. Еще минута — и он исчез из виду под аркой железнодорожного моста, и мистер Хупдрайвер никогда больше не встречал его.
Проводив глазами этот ураган, мистер Хупдрайвер расплатился по счету, мышцы ног у него теперь немного отошли, он сел на велосипед и двинулся дальше в направлении Рипли по прекрасной, но извилистой дороге. Он с удовлетворением отметил, что значительно лучше стал владеть машиной. По пути он задал себе несколько несложных задач и выполнил их с переменным успехом. Он решил, скажем, провести машину между двумя камнями, отстоящими друг от друга примерно на фут, — штука нехитрая для переднего колеса, но заднее колесо, не попадающее в поле зрения человеческого глаза, норовит ехидно прокатиться как раз по камню, отчего седок весь — от копчика до макушки — претерпевает сильнейшую встряску, а шляпа его может съехать на глаза и тем самым вызвать еще большее смятение. Или вот: можно снять руку, а то и обе руки с руля — вещь сама по себе несложная, но могущая привести к неожиданным последствиям. Этот подвиг мистеру Хупдрайверу особенно хотелось совершить по многим, весьма разным причинам, но до сих пор все его усилия кончались лишь судорожной попыткой сбалансировать и новыми, весьма неизящными способами приземления.
Человеческий нос — в лучшем случае никому не нужный нарост. Есть люди, которые считают его украшением лица, и на того, кто его лишен, смотрели бы с жалостью или насмешкой, тем не менее наше уважительное отношение к этому органу объясняется скорее дурным влиянием принятой во всем мире моды, чем его бесспорной красотой. Ну, а для начинающих велосипедистов, равно как и для детей обоего пола, нос не просто бесполезен, он еще является источником постоянного беспокойства, ибо требует неослабного внимания. Пока человек не научится ездить, держа руль одной рукой, а другой — отыскивая по карманам, вытаскивая и пуская в ход носовой платок, езда на велосипеде неминуемо состоит из сплошных остановок. Автор далек от грубого реализма, однако нос мистера Хупдрайвера весьма отчетливо и недвусмысленно заявлял о своем существовании, и мы не можем с этим не считаться. В дополнение ко всему прочему существуют еще мухи. До тех пор, пока велосипедист не научится править одной рукой, лицо его находится во власти Вельзевула. Задумчивые мухи разгуливают по нему и ненароком щекочут наиболее чувствительные места. Единственный способ согнать их — это отчаянно мотать головой, строя невероятнейшие гримасы. Но это не только длительный и, как правило, не очень эффективный метод, он еще производит весьма устрашающее впечатление на пешеходов. А иногда пот так обильно стекает по лицу начинающего велосипедиста, что ему приходится ехать какое-то время, закрыв один глаз, что придает ему игривый, отнюдь не соответствующий его настроению и не способствующий обузданию нахалов вид. Короче говоря, теперь вам понятны причины, побуждавшие мистера Хупдрайвера проводить всякие эксперименты. Он вскоре научился достаточно ловко и хлестко бить себя правой рукой по лицу, не опрокинув при этом машины, но носовой платок, пока он сидел в седле, был столь же недостижим для него, как если бы лежал в Калифорнии.