— Здесь мы можем поговорить, — сказала она.
— Хорошо, — выжидающе сказал мистер Хупдрайвер.
Она сидела, упершись локтем в колени, положив подбородок на руку, и глядела в одну точку.
— Видите ли, — помолчав немного, сказала она, — я решила жить самостоятельно.
— Разумеется, — сказал мистер Хупдрайвер. — Это вполне естественно.
— Я хочу жить и узнать, что такое жизнь. Я хочу учиться. Все и вся торопят меня, а мне нужно время, чтобы подумать.
Мистер Хупдрайвер был озадачен и в то же время восхищен. Удивительно, как ясно и гладко она говорила. А впрочем, легко человеку говорить ясно и гладко, когда у него такое горлышко и такие губки. Он знал, что ему далеко до нее, но все же старался, как мог.
— Если вы позволите им толкнуть вас на необдуманный шаг, о котором вы потом пожалеете, это будет, конечно, очень глупо, — сказал он.
— А вы не хотите поучиться? — спросила она.
— Я как раз сегодня утром думал об этом, — начал он и запнулся.
Она была слишком занята своими мыслями и не заметила, что он умолк на середине фразы.
— Я иду по жизни, и она пугает меня. Мне порою кажется, что я пылинка, севшая на колесо, — оно вертится, и я вместе с ним. «Что я тут делаю?» — спрашиваю я себя. Просто существую, и все? Я задавалась этим вопросом неделю назад, вчера и сегодня. А дни проходят, заполненные всякими мелочами. Мачеха возит меня по магазинам, к чаю приходят гости, появляется новая пьеса — идешь на нее, чтобы убить время, а то едешь в концерт или читаешь роман. А колеса жизни все крутятся, крутятся. Это ужасно. Мне хотелось бы сотворить чудо, как Иисус Навин, и остановить их, пока я не додумаю всего до конца. А дома это невозможно.
Мистер Хупдрайвер погладил усы.
— Да, — сказал он задумчиво. — Жизнь идет своим чередом.
Листья деревьев шелестели под легким летним ветерком; пух одуванчика взлетел комочком над зарослями таволги, ударился о колено мистера Хупдрайвера и рассыпался на множество пушинок. Они полетели в разные стороны и, когда ветерок затих, опустились на траву — одни, чтобы прорасти потом, другие — чтобы погибнуть. Мистер Хупдрайвер следил за ними, пока они не исчезли из виду.
— Я не могу вернуться в Сэрбитон, — сказала Юная Леди в Сером.
— Что?! — вырвалось у мистера Хупдрайвера, и он схватился за усы. Это была полная неожиданность.
— Понимаете, я хочу писать, — оказала Юная Леди в Сером, — писать книги и переделывать мир. Творить добро. Я хочу жить самостоятельно и распоряжаться собой. Я не могу вернуться. Я хочу стать журналисткой. Мне говорили… но я никого не знаю, кто мог бы мне помочь. Мне не к кому обратиться. Есть, правда, один человек — это моя школьная учительница. Если бы я могла написать ей… Но как я получу ответ?
— Хм, — с чрезвычайно сосредоточенным видом произнес мистер Хупдрайвер.
— Вас я не могу больше затруднять. Вы и так пришли мне на помощь… с риском для себя…
— Какие пустяки! — возразил мистер Хупдрайвер. — Я, так сказать, вдвойне вознагражден тем, что мог это сделать.
— Это так любезно с вашей стороны. В Сэрбитоне все напичканы условностями. А я не желаю считаться с условностями — ни за что. Но нас держат в таких тисках! Если бы только я могла сбросить с себя все, что мне мешает! Я хочу бороться, завоевать свое место в жизни. Хочу быть сама себе хозяйкой, хочу сама найти свой путь. А мачеха возражает против этого. Сама она делает, что ей заблагорассудится, а меня держит в строгости, чтобы успокоить свою совесть. И если я вернусь сейчас к ней, вернусь побежденной…
Она предоставила его воображению довершить картину.
— Понятно, — сказал м-истер Хупдрайвер.
Он долженей помочь. В уме он решал сложную арифметическую задачу с пятью фунтами шестью шиллингами и двумя пенсами. Каким-то непонятным путем он пришел к выводу, что Джесси старается спастись от навязанного ей брака и не говорит об этом только из скромности. Так ограничен был круг его представлений.
— Вы знаете, мистер… Я опять забыла вашу фамилию.
Вид у мистера Хупдрайвера был самый отсутствующий.
— Конечно, вы не можете вернуться так вот, с повинной, — сказал он задумчиво. Уши его и щеки внезапно покраснели.
— Как же все-таки ваша фамилия?
— А, фамилия! — повторил мистер Хупдрайвер. — Фамилия… Бенсон, разумеется.
— Ну да, мистер Бенсон, извините мою тупость. Но я никогда не помню имен. Надо записать вашу фамилию на манжете. — Она вынула маленький серебряный карандашик и записала. — Если бы послать письмо моей знакомой, я уверена, она помогла бы мне начать самостоятельную жизнь! Я могу написать ей или послать телеграмму. Нет, лучше написать. В телеграмме всего не объяснишь. Я знаю, что она мне поможет.
Ясно, что в таких обстоятельствах джентльмену оставалось только одно.
— В таком случае, — сказал мистер Хупдрайвер, — если вы не боитесь довериться чужому человеку, мы можем продолжать наше путешествие еще день или два… пока вы не получите ответа. («Если тратить по тридцать шиллингов в день и взять четыре дня, тридцать на четыре — сто двадцать, иными словами: шесть фунтов; а если, скажем, три дня — это будет четыре фунта десять шиллингов».)
— Вы очень добры ко мне.
Его взгляд был красноречивее всяких слов.
— Ну, хорошо, благодарю вас. Это чудесно, это больше, чем я заслужила… чтобы вы… — Неожиданно она переменила тему разговора. — Сколько мы истратили в Чичестере?
— Что? — переспросил мистер Хупдрайвер, делая вид, будто не понимает, о чем идет речь.
Они немного поспорили. Втайне он был восхищен ее упорным желанием участвовать в расходах. Она настояла на своем. Потом они заговорили о планах на этот день. Решено было поехать не спеша через Хейвант и остановиться где-нибудь в Фархэме или Саутгемптоне: предыдущий день утомил обоих. Держа карту на коленях, мистер Хупдрайвер случайно взглянул на велосипед, лежавший у его ног.
— Этот велосипед, — заметил он вне всякой связи с разговором, — выглядел бы совсем иначе, если поставить на него большой двойной Иларум вместо маленького звонка.
— Зачем?
— Просто я так подумал. — Они немного помолчали.
— Ну, так решено: едем в Хейвант и обедаем там, — сказала Джесси, поднимаясь.
— А все-таки жаль, что нам пришлось украсть этот велосипед, — сказал Хупдрайвер. — Потому что, если разобраться, мы же его украли.
— Чепуха. Пусть только мистер Бичемел станет вам докучать, и я расскажу всему свету… если потребуется.
— Я верю, что вы так и сделаете, — сказал с восхищением мистер Хупдрайвер. — Видит бог, у вас хватит на это смелости.
Спохватившись, что она стоит, он тоже встал и поднял ее велосипед. Она взяла машину и вывела ее на дорогу. Тогда он взял свой велосипед и остановился, разглядывая его.
— Послушайте! — сказал он. — А что, если выкрасить этот велосипед в серый цвет?
Она взглянула через плечо и увидела, что он вполне серьезен.
— А зачем его надо маскировать?
— Просто у меня мелькнула такая мысль, — как бы между прочим сказал мистер Хупдрайвер.
По пути к Хейванту мистер Хупдрайвер подумал о том, что разговор у них получился совсем не такой, какого он ожидал. Но так с мистером Хупдрайвером бывало всегда. И хотя Ум его был начеку. Осмотрительность позвякивала монетами, а давнее Уважение к Собственности укоризненно покачивало головой, в душе его что-то громко кричало, заглушая все здравые соображения, — это была пьянящая мысль о том, что он будет ехать с Ней весь день сегодня, и весь день завтра, и, может быть, еще не один день; что он разговаривает с ней запросто, что называет себя братом этой стройной и свежей девушки и что золотая чудесная действительность намного превосходит все его мечты. Его прежние фантазии уступили место надеждам, таким же бесплотным, изменчивым и прекрасным, как летний закат.
В Хейванте он улучил минуту и в маленькой парикмахерской на главной улице купил зубную щетку, ножницы для ногтей и бутылочку жидкости для окраски усов, которую хозяин горячо рекомендовал его вниманию и в конце концов всучил ему, воспользовавшись тем, что клиент явно думал о чем-то другом.